Город в законе: Магадан, триллер

Фатеев Валерий Михайлович

Кто я есть?

Или — как я дошел до жизни такой?

А вот так и дошел… ножками.

ГЛАВА VII

Я слышу небесную музыку,

Не зная ее творца.

Сначала, то есть с того момента, как я себя помню — больше босиком. Насчет обувки в послевоенной деревеньке было туго — донашивали, что останется от старших, а от них, как правило, ничего не оставалось. И потому зимой сидели на печке, а летом… Если я напишу слово "цыпки", вряд ли его кто сегодня поймет из молодых. От постоянного контакта с грязью, землей, водой кожа настолько огрубевает, что трескается.

Боль адская, помню, как мачеха меня каждую неделю лечила — отмачивала, парила, компрессы прикладывала. А свои первые ботинки я получил, когда пошел в школу. И носил их, пока большой палец не проткнул носок. Я в семье был самым младшим и потому ботинки с сожалением выбросили.

Затем в детдоме, мне уже было одиннадцать лет, я ходил в грубых с металлическими заклепками башмаках-гав- нодавах, как их называли. Крепости и тяжести необычайной, как каторжные колоды… В них я доходил до девятого класса, когда директор, маленький лысый человек по прозвищу Бонапарт, собрал выпускников и произнес короткую, но емкую речь:

— Государство вас выкормило — пора слезать с его шеи.

И мы слезли с шеи государства и рассыпались кто куда. Я лично в ремесленное училище и этим самым продлил с^эй союз с гавнодавами.

Затем была армия, и в кирзовых сапогах три с лишним года я топал по Украине, а в конце августа шестьдесят восьмого года и по Чехословакии. Нет, стрелять нам, к счастью, там не пришлось — если бы наш полк стрельнул, третьей мировой не избежать бы. Служил я тогда в полку тактической ядерной авиации технарем. Наши бомбардировщики Ил-18 могли приземляться на любом колхозном поле, но брали по две пятитонных ядерных бомбы, каждая из которых могла смести с лица земли такой город как Злата Прага. А в Чехословакии мы шли за танкистами, вторым эшелоном. Колонны двигались по ночам, а днем прятались в рощах и перелесках. Где-то под Брно приготовили полевой аэродром и ждали прилета своих… Но через две недели, так же соблюдая все меры скрытности, убрались на базу, в Староконстантинов.

Сейчас этот стратегический аэродром в Староконстан- тинове независимая Украина продала американцам. И войны не потребовалось — достаточно оказалось одной перестройки.

После дембеля я учился в Воронежском университете и путь на лекции лежал у меня мимо обувного магазина. Выставленные в витрине сверкающие лаком туфли за тридцать рублей казались мне тогда верхом роскоши…

И журналистские пути-дороги Колымы и Чукотки — это унты и болотники, кроссовки и валенки… Самолеты и автомобили, железной дороги у нас, как известно, нет. Она существует только в книге Жириновского "Последний вагон на Анадырь", но с политика что возьмешь…

Все это есть и в моих анкетах. Нет ответа на главное — кто я? Трость ли, колеблемая ветром? Стрела, летящая во мраке? Иль бежишь ты, прах несчастный, как прохожий по земле…

Как только начнешь задумываться над этими вещами, считай, что материалист в тебе умер. Ты перешагиваешь грань, за которой начинается страна Духа. Ни в кирзовых сапогах, ни в лакированных туфлях там не ходят… только как в детстве — босым и голым, потому что важна суть…

Для меня эта страна приоткрылась в районной газете в Понырях Курской области. Вчерашний студент я со всем жаром и максимализмом молодости ринулся в газетную жизнь. Я хватался за любую тему и за любой жанр — от очерка до фельетона и считал себя в свои двадцать три года умудренным и всезнающим. И меня нисколько не смутило задание редактора написать разгромную статью о местном священнике. Священник был молод и вел себя непотребным образом — выпивал, гонял на мотоцикле и даже —

о ужас! — похаживал к деревенским молодкам.

Я съездил в деревню — на мотоцикле, кстати, побывал в церкви, поговорил с прихожанами и колхозным активом, собрал материал. Затем попросил у хозяйки Библию и нич- тоже сумняшеся написал фельетон "Грешный пастырь". Фельетон очень понравился в райисполкоме, а редактор даже дал мне премию.

А вскоре из Курской епархии в адрес редакции пришло благодарственное письмо, в котором меня благодарили за то, что я помогаю бороться за чистоту рядов священнослужителей, что-то в этом духе. Провинившийся был смещен, а на его место пришел другой пастырь, который так понравился прихожанам, что религиозность в селе выросла вдвое.

Как говорится, за что боролись…

А я увидел, как я темен.

И сколько бы я потом ни штудировал Библию, ни читал Коран или буддистские книги, ни слушал лекций, — а то и сам даже читал их, во! — ощущение этой темноты не проходило. "Многие знания приводят к раздражению", — так сказал Соломон.

А малые знания отдаляют от веры.

Меня они привели к сомнениям. Была в религии истина мне недоступная… Звезды над миром кружатся и замирают сердца, я слышу небесную музыку, не зная ее Творца.

Как ни странно, но даже то, что я слышал эту музыку, спасло меня от миссионерского яда перестройки. Тогда в Россию и, прежде всего, в приграничные порубежные города толпой хлынули проповедники всех мастей — от кришнаитов до церкви святого Муна. Только в Магадане за несколько лет были выстроены адвентистская, баптистская, новоапостольская церкви, католический приход, баптистский молитвенный дом… Дело доходило до курьезов — к примеру, мощное большое здание адвентистской церкви было выстроено на участке, отведенном по проекту развития города под Дом творчества… Была такая благая задумка у наших градоначальников — собрать под одну крышу писателей, художников, композиторов, словом, все творческие союзы. Но построили чужую церковь и самый главный атеист области — уполномоченный по делам религии Яковлев — первым прискакал на ее презентацию. Впрочем, не намного отстали от него и другие вожди — с легкой руки самого президента освящения всех мало-мальски значимых событий стали нормой и уже никого не удивляли. И назвали их — новых верующих — подсвечниками, ибо большего смысла, чем служить подставкой для дешевой свечи, в их присутствии не было…

Для меня это тоже оказалось загадкой. Оказывается, стоит поменяться политическому ветру и человек, что флюгер, поворачивается за ним. А как же внушенные с детства истины, идеалы, взгляды. Или их не было вовсе, и всю жизнь рядом со мной жили другие люди, не те, которых я знал, — друзья, знакомые, сограждане, а те, у которых вообще не было никакого нравственного закона! А просто был страх перед наказанием или общественным мнением, запрет… Сняли его и сущность каждого обнажилась, как если бы поцарапали лакировку и увидели обычную трухлявую древ- плиту.

Многие, многие изменили себе и дедовским заповедям. Об отцовских я не говорю. Изменять им считается на Руси обычным делом.

И еще цунами обрушились на свободное от всех и вся предрассудков общество, бесовство, от которого Европа избавилась еще два века тому, астрология, спиритизм, колдовство, ведьмачество — и все на полном серьезе обсуждалось в газетах, на телевидении, радио. С экрана телевизора Кашпировские и Чумаки заговаривали и лечили всю страну и заговорили-таки…

Астрологом и колдуном у нас в одночасье стать мог любой человек, с мало-мальски подвешенным языком. Вот типичный пример такой карьеры.