Город заката

Иличевский Александр Викторович

58

Когда Иисус Навин вместе с Ковчегом Завета перешел Иордан, обрезал всех, кто оставался необрезанным в пустыне и установил лагерь в Иерихонской долине, ему явился Господь и сказал: «Теперь Я откатил от вас проклятие египетское». После этого Иисусу Навину явился ангел-загадка, назвавшийся вождем воинства Господа. Иисус поклонился ему, и началась осада Иерихона. Вопрос в глаголе «откатил» — «гилгул». В синодальном переводе вместо него использован «снял» (проклятие). В Новом Завете перед вестью о воскрешении камень откатывается от гроба. Видимо, почти магический английский оборот — символ свободы, воплощенный в рок-н-ролле, — rolling stone — имеет в виду именно тот самый откатившийся камень Нового Завета. Кроме того, «гилгул» означает также круговое движение, совершаемое душой

при перерождении. То самое место, где Иисусу Навину было объявлено об откате с евреев египетского проклятия, есть большой секрет современной археологии: усилия найти Гилгул весьма значительны. Но самое интересное и главное — иное: «гилгул» значит «откатить» — проклятие или камень. «Закат» — действие не столько обратное «гилгулу», сколько однокоренное «откатить» в русском языке и уж точно родственное понятию кругового движения, совершаемого при перерождении дня в ночь и ночи в день. Уверен, что необходимо думать об Иерусалиме, где откатываются камни, солнце и египетские проклятия, где человек перерождается и становится свободным. Иными словами, Иерусалим и мог бы быть тем самым искомым Гилгулом.

59

Иерусалим с его сутью — сутью Храма — есть единственное место, где в пустырях и камнях воплощается мечта многих мертвых и живых людей. Этот город обладает неповторимым ландшафтом, уникальным воздухом — его нельзя ни умалить, ни забыть. Иерусалим не столько произведение искусства, как иные города, сколько — произведение надежды: на избавление и вечную жизнь. Его роль во Вселенной уникальна. Он — залог будущего. Человек покидает мир, а Иерусалим остается, ибо остается надежда. Иерусалим делает надежду вещной, уравнивает ее с настоящим. Здесь слеза обретает облегченье, и суть сердца становится зримей.

60

БЕЛЫЙ ГОРОД

I

На мраморной доске шахматы из аметиста. В окна сад перекипает бугенвиллией, благоухают плюмерия и олеандр; над соседней кровлей левитирует бронзовый Будда, беременный солнцем. Такова квартира в Рехавии, в ней на потолке из флуоресцентной бумаги наклеены звезды. И когда Будда закатывается за кровлю, а сумерки втекают в сад и окна, бумажное созвездие тлеет над изголовьем.

II

Лунное тело перед балконной дверью, распахнутой в заросли роз и шиповника, — не решается сделать шаг: будущего не существует. Самое страшное во взрослой жизни — не то, что время истаяло, а невозможность застыть, уподобиться шпанской мушке, утопающей в слезе вишневой смолы. В Суккот поются нигуны, псалмы и песни. Окна распахиваются Малером, Марли, Верди… Воздух дворов зарастает монетами цдаки — серебро и медь заката ссыпаются каждому в душу.

III

Мир в это время года состоит из благодарения. Солнце падает в пять часов пополудни, будто торопится к началу дня, как в детстве хотелось скорей заснуть, чтобы вновь насладиться утром. Человек состоит из голоса и горстки воспоминаний. Город, в котором он идет, подобно игле в бороздке, по узким, заросшим доверху камнем улочкам, заново извлекает одному ему ведомую мелодию.

IV

Месяц отдыха и половодье

праздников. Розы, шиповник, плюмерия отцветают, их ароматы слабеют и оттого печальны. Месяц Юпитера, катящегося слезой по скуле, месяц полной луны, висящей над городом, как великолепный улей — мыслей, томлений, грез. Эти пчелы собирают нектар с наших душ. В лунном свете руины особенно прекрасны. Черепица обрушенных кровель похожа на чешую. Ангелы проносятся над улицами, заглядывают в окна и, помешкав, вытаскивают из них за руки души. Некоторых возвращают обратно.

V

Гемула спит безмятежно, простыня чуть колышется над ее дыханием. Лунный луч гадает по ее ладони. Горлинка в кроне вздрагивает во сне. Облака проплывают на водопой к морю. Гемула утром потягивается перед окном. И склоняет голову, когда луч надевает на нее корону. В полдень в саду плачет, как птичка, котенок. Но Гемула не слышит, перебирая вместе с Шопеном в четыре руки клавиши; грудь ее полнится колоколом звука, руки колышутся, пальцы бегут сквозь вечность.

VI

Жаркий воздух движется в кронах сосен. Немецкая колония полна тени и кипарисов. Гемула обнимает весь воздух руками. Дочь аптекаря Занделя, храмовника, почившего вместе с соратниками на берегу Аделаиды, еще до войны умерла от туберкулеза. С тех пор каждую ночь возвращается в эти руины, чтобы погладить двух львов у порога отчего дома в Эмек Рефаим — Долине Гигантов, месте, где когда-то обитали двухсаженные големы — сделанные еще Сифом солдаты-великаны.

VII

Под ней проносятся купола, минареты, мечети… Бога не только нельзя представить, но и Храм Его невозможно узреть. Гемула пролетает над Сионскими воротами и аккуратно присаживается на кровле, под израильским флагом. Внизу в лучах прожекторов среди молящихся женщин больше, чем мужчин. Гемула заглядывает одной, молодой, через плечо, силясь прочесть. Но тут пролетавший ангел сердито грозит ей и прикладывает палец к устам. И Гемула послушно отправляется восвояси.

VIII

Жизнь на середине. Мысли о смерти, точней, об отсутствии страха. О том, что пейзаж теперь интересней портрета. Особенно если от моря подняться в пустыню. Вади Дарга зимой несет воды, собранные с лика Иерусалима, в Мертвое море. Готика отвесных склонов, скальные соборы, — с их кровли отказался шагнуть Иисус. Стоит заблудиться в пустыне, чтобы встретить себя. Смерть — это объятия двойника.