Город
Шрифт:
— Мы все еще принадлежим Земле, — сказал Фаулер. — Мы только-только начинаем постигать начатки того, что нам предстоит узнать, того, что мы не сможем узнать, оставаясь просто людьми, так как наш прежний мозг был плохо приспособлен для интенсивного мышления и не обладал некоторыми свойствами, необходимыми для полноты познания.
Он оглянулся на станцию — ее темный купол отсюда казался совсем крохотным.
Там остались его сотрудники, которые не были способны увидеть красоту Юпитера. Они считали, что клубящийся туман и струи ливня скрывают от их взглядов поверхность планеты. Тогда как виноваты в этом были только их глаза. Слабые глаза, не способные увидеть
И он, Фаулер, тоже ждал встречи с ужасным, трепетал перед неведомыми опасностями, готовился смириться с тягостным, чуждым существованием.
Но вместо всего этого он обрел многое, что было ему недоступно в человеческом обличье. Более сильное и ловкое тело. Бьющую ключом радость жизни. Более острый ум. И мир более прекрасный, чем тот, какой когда-либо грезился мечтателям на Земле.
— Идем же! — теребил его Байбак.
— Куда ты хочешь идти?
— Да куда угодно! — ответил Байбак. — Просто отправимся в путь и посмотрим, где он окончится. У меня такое чувство… ну, просто такое чувство.
— Я понимаю, — сказал Фаулер.
Потому что и у него было это чувство. Чувство какого-то высокого предназначения. Ощущение величия. Уверенность, что за гранью горизонта их ждут удивительные приключения… Нет, нечто большее, чем самые захватывающие приключения!
И он понял, что пять его предшественников также испытали это чувство. Их тоже охватило властное стремление отправиться туда — навстречу более полной жизни, более совершенным знаниям.
Вот почему ни один из них не вернулся.
— Я не хочу назад! — сказал Байбак.
— Но нас там ждут, — ответил Фаулер, направился было к станции и вдруг остановился.
Вернуться в стены купола. Вернуться в прежнее больное тело. Раньше оно не казалось ему больным, но теперь он понял, что такое настоящее здоровье.
Назад — к затуманенному мозгу, к спутанности мыслей. Назад — к шевелящимся ртам, которые образуют звуки, воспринимаемые другими. Назад — к зрению, которое хуже, чем слепота. Назад — к связанности движений, назад к незнанию.
— Нам столько надо сделать и столько увидеть! — настаивал Байбак. — Мы еще должны многому научиться. Узнать, открыть…
Да, они могут многое открыть. Возможно, они найдут тут цивилизацию, по сравнению с которой земная цивилизация покажется ничтожной. Они найдут здесь красоту и — что еще важнее — настоящее восприятие красоты. И дружбу, какой еще никто не знавал — ни один человек и ни одна собака, И жизнь — такую полную, что по сравнению с ней его прошлое казалось лишь прозябанием.
— Я не могу вернуться, — сказал Байбак. — Они опять сделают меня псом.
— А меня — человеком, — ответил Фаулер. — Но мы вернемся, когда узнаем то, что должны узнать.
Комментарий к пятому преданию
Шаг за шагом, по мере того как развертывается действие, читатель получает все более полное представление о роде людском. И все больше убеждается, что этот род скорее всего вымышлен. Не могло такое племя пройти путь от скромных ростков до высот культуры, которая приписывается ему преданиями. Слишком многого ему недостает. Мы уже видели, что ему не хватает устойчивости. Увлечение машинной цивилизацией в ущерб культуре, основанной на более глубоких и значимых жизненных критериях, говорит об отсутствии фундаментальных качеств. А пятое предание показывает нам к тому же, что это племя располагало
Согласно преданию, Человек расстался с пещерами миллион лет назад. И однако он всего лишь за сто с небольшим лет до описанного в пятом предании времени нашел в себе силы отринуть убийство, составлявшее одну из фундаментальных черт его образа жизни. Это ли не подлинное мерило дикости Человека: миллион лет понадобился ему, чтоб избавиться от наклонности к убийству, и он считает это великим достижением.
После знакомства с этим преданием большинству читателей покажется вполне убедительной гипотеза Борзого, что Человек введен в повествование намеренно, как антитеза всему, что олицетворяет собой Пес как этакий воображаемый противник, персонаж социологической басни. В пользу такого вывода говорят и многократные свидетельства отсутствия у Человека осознанной цели, его непрестанных метаний и попыток обрести достойный образ жизни, который упорно не дается ему в руки, потому, быть может, что Человек никогда сам не знает точно, чего хочет.
Рай
… И вот перед ним купол. Приникшее к земле чужеродное тело, которое решительно не сочеталось с пурпурной мглой Юпитера, испуганное творение, сжавшееся в комок от страха перед огромной планетой. Существо, бывшее некогда Кентом Фаулером, смотрело на купол, широко расставив крепкие ноги.
Чужеродное тело… Как же сильно я отдалился от людей. Ведь оно совсем не чужеродное. В этом куполе я жил, мечтал, думал о будущем. Его я покинул со страхом в душе. К нему возвращаюсь со страхом в душе.
Меня обязывает к этому память о людях, которые были подобны мне до того, как я стал другим, до того, как обрел жизнерадостность, бодрость, счастье, недоступные человеку.
Байбак коснулся его боком, и душу Фаулера согрело веселое дружелюбие бывшего пса, осязаемое дружелюбие, и товарищество, и любовь, которые, надо думать, существовали все время, но о которых Фаулер не подозревал, пока он оставался человеком, а Байбак — псом.
Мозг уловил мысли пса.
— Не делай этого, дружище, — говорил Байбак.
— Я обязан, Байбак, понимаешь, — ответил Фаулер чуть ли не со стоном. — Для чего я вышел из купола? Чтобы выяснить, что же такое на самом деле Юпитер. Теперь я могу рассказать им об этом, могу принести долгожданный ответ.
Ты обязан был сделать это давным-давно, произнес мысленный голос, неясный, далекий человеческий голос откуда-то из недр его юпитерианского сознания. Но из трусости ты все откладывал и откладывал. Ты бежал, потому что боялся возвращаться. Боялся, что тебя снова превратят в человека.