Города и годы. Братья
Шрифт:
Никита легко сбежал с возвышенности, поднимающейся к Аничкову мосту.
Вдруг сзади его кто-то придержал за локоть:
— Извиняюсь.
Он отдернул локоть и повернулся.
— Извиняюсь, гражданин, — сказал мухрастый человечек, приподнимая картузик, — очень извиняюсь, если обознаюсь.
Желтенькие глаза с сиреневыми мешочками под нижними веками испытующе всматривались в Никиту. Незнакомец, как бы нарочно, быстро заткнул руки в ободранные рукава рыжего пальто.
— Извиняюсь — холодно, не могу протянуть руку Не за подаянием, не. До
— А вы кто?
— Значит, верно-с… Никите Васильичу — честь, почет, уважение и вообще — фурор. Готов рукоплескать, но холод не допускает.
— Вы знаете меня? Кто вы?
— Называю по имю, отчеству и по фамилье. Так что — знаю-с. Мое фамилье, конечно и обязательно, не так знаменито. Но вам может показаться знакомо. Чупрыков. Мог сохраниться в вашей памяти довольно прочно, скорее, конечно и обязательно, по имю: Витька, Витька Чупрыков.
— Помню, — сухо сказал Никита. — Вы служили у Шерстобитовых?
— Действительно, так. Но впоследствии служил по призванию в геройской Красной Армии. Заметьте: по призванию, а не по призыву. Совершил большие походы, контужен и в демобилизацию уволен инвалидом на сорок процентов. Страдал сознательно и не каюсь: по призванию бороться за правду.
— Как же вы попали сюда… и чего вы хотите от меня?..
— От вас — ничего. Считаю за почет обмен мнением. Ваше фамилье облетело весь город. Читал в афишах и чувствовал. Очень крупно: синфония Никиты Карева под управлением автора. Стоял у дверей и наблюдал за толпою публики. Конечно и обязательно, мое фамилье честного бойца не может идти в сравнение с вашим фамильем. Однако задумываюсь по своей склонности размышлять…
Никита пожал плечами и двинулся с места.
— Мне надо идти.
— Пожалуйста, не могу задерживать. Извиняюсь. Но разрешите проводить. Вы ведь неподалеку?
— А вы откуда знаете?
— Заметил. Привык замечать.
— Вы давно здесь?
— Не очень. Но срок дела не меняет. С утра в искании работы. Был в Саратове, затем в Москве. Искал места, но ничего не достиг, хотя, конечно и обязательно, везде признают, что Чупрыков заслужил весьма беззаветной борьбой в рабочих-крестьянских рядах. Впрочем, сказать правду, достиг: в Саратове платили шесть с полтиной в месяц за сорок процентов контузии, здесь платят десять. На такой баланс, извиняюсь, даже умереть прилично невозможно.
Чупрыков оглядел себя сверху донизу, демонстрируя свою бедность.
— Никакого сальда не остается, чтобы постираться и помыться, — сказал он, ухмыляясь.
Потом он умерил шаг и остановился.
— Извиняюсь, вы ведь, кажется, торопились домой?
— Да откуда вы знаете, где мой дом? — вскрикнул Никита.
Чупрыков приблизился к Кареву и, подергивая сиреневым мешочком под правым глазом, чуть дребезжа хрипотцой, легонько протянул:
— Я много чего знаю, Никита Васильич, уважаемый мой Никита Васильич.
— Вас
— Ну-у, не-ет! — засмеялся Чупрыков. — Хотя мы, конечно и обязательно, с Варюшей, как братья, и я знаю, что она, моя душенька, здесь проживает, в Питере, но я ее пока не видел. У нас с ней вроде перерыва в сношениях, и я понимаю, что другого классу… А про вас я знаю…
— Что знаете? — нетерпеливо поторопил его Никита.
Но Чупрыков неожиданно стал медлить, вытащил из рукавов краснопалые руки, потер их со вкусом, будто готовясь к чему-то чрезвычайно приятному и важному, поправил картузик.
— Про вас я знаю порядочно, — заговорил он с растяжкой. — Про то, как вы ушли, и про то, как вернулись. И про то, как вы там были, там…
Он снова задергал сиреневыми мешочками глаз и куда-то таинственно показал.
— Ну и что же? — зло спросил Никита. — К чему это ваше знание?
— Пока не употребил его, не употребил. Но по привычке задумываться… Да-а. Вот, думаю, ходит человек, и вот другой человек. Один, скажем, Витька — в рубищах и в постоянном искании труда за фунт ситного. Но человек геройской заслуги и инвалид, бился за правду по призванию. Другой, скажем, какая-нибудь знаменитость. И тоже ходит. Но одетый, обутый, в почете и в чести. Хотя в прошлом, то есть в прошедшем времени, у человека… Да-а! И как ходит?!
Витька подмигнул с веселым лукавством и распрямился, поднял голову, стал на цыпочки.
— Вот как ходит. Хе-хе! Дескать, на то мы вам знаменитость, полюби нас беленькими, а красненькими нас всякий полюбит!
Он очень громко, рассыпчато засмеялся, тихонько подтолкнул локтем Никиту в бок и повторил с удовольствием:
— Полюби нас беленькими!.. И, извиняюсь, любят! Любят, конечно и обязательно, выражают почет! А красненьких-то, сказать правду, не всякий любит, не-е-ет, шалишь! Красненьким-то от сил — красненькую в месяц, за сорок процентов контузии! Вот как-с!
Никите хотелось уйти, но что-то удерживало его около Витьки. Было отвратительно видеть его подмигивания, кривлянья, гнусно ощущать панибратское подталкивание локтем и слышать прилипчивую хрипотцу. Он принижался с умыслом и ровно настолько, чтобы придать загадочность назойливым своим намекам. Но что мог знать о Никите этот вынырнувший из-под земли человек? И разве Никитину жизнь нельзя было показать всему миру на ладони?
— Перестаньте попусту болтать, — брезгливо оборвал Никита Чупрыкова.
Но, взглянув в глаза нечаянного своего собеседника, поежился и отступил. Желтизна этих глаз показалась ему совершенно прозрачной, как у кошки, и в небольшой глубине их он увидел незатаенную, голую и ясную, как божий день, наглость. Он никогда не встречал таких глаз.
— Попусту, изволили сказать? — произнес с усмешечкой Чупрыков. — А сами пожимаетесь…
Они стояли у открытых литых ворот шереметевского дворца. Один шаг — и Никита был бы во дворе дома. Он оторвал взгляд от глаз Чупрыкова и посмотрел через Фонтанку.