Города и годы. Братья
Шрифт:
— Ведь ты не спрашивал, — проговорила она дрогнувшим голосом.
Он засмеялся обрывисто, необычно, подхватил ее за руку и повел быстро, почти бегом.
— Что же мы стоим? Что же мы стояли? Какая ты чудачка! Надо было…
— Ну, Андрей, откуда я могла знать, что ты…
— Что я — что? Что я?
Она заглянула ему в глаза снизу вверх, выгнув голову как-то по-птичьи, и молча улыбнулась.
Они шли безлюдными улицами, крепко прижавшись друг к другу, и он пристально рассматривал дорогу, обходя вывороченные
Потом он тихо спросил:
— Тебе не холодно, Рита?
Клубок
На лестнице ранним утром Андрей столкнулся с профессором. Он узнал его по росту и по движеньям головы — коротким, вздрагивающим и частым. И лицо его — это можно было разглядеть на площадке, где утренний свет успел уплотниться, — лицо его тоже подергивалось, изрезанное на кубики перекрестными глубокими чертами. Он потряс Андрею руку и изумился:
— Какие чудеса! Знаете, прямо не верится. Будто не живешь, а обретаешься в книге, в замечательной какой-то книге. День за днем, страница за страницей — от чуда к чуду.
Андрей слушал, глядя в окно. Обернуться и смотреть в моргающие, блесткие, как фольга, глаза этого маленького человека, который непрерывно сжимался и разжимался, точно пружинка, — не хватало силы.
— Исключительное время! — воскликнул профессор и пододвинулся к Андрею. — Скажите, — заговорил он вкрадчиво, — вы, вот вы, молодой человек, уверены? А, уверены? Так, про себя, когда разговариваете сами с собой, наедине, уверены?
Он не дождался ответа и опять горячо и торопливо воскликнул:
— Никакого сомненья, у меня — никакого сомненья! Я ничего подобного не переживал до сих пор. Что-то чудесное! И не знаю почему. Меня прямо что-то носит по земле.
— Я знаю это чувство, — глухо сказал Андрей.
— Вы непременно должны знать! Еще лучше меня! Если бы я был на вашем месте! Понимаете, я целую неделю ходил вокруг Смольного. Ходил и смотрел, только смотрел, больше ничего…
Профессор помолчал, потом засмеялся:
— Как гимназист на свиданье — каждый день в определенный час. И — поверите ли? — хожу, смотрю на дом и чуть не задыхаюсь.
— А на вас не нападает усталость? — вяло спросил Андрей.
Профессор притих.
— Как вам сказать… конечно. Я не очень здоровый человек. Хотя теперь и здоровому человеку…
Он украдкой, точно виновато, покосился на Андрея.
— Я слышал, что к вам приехала…
И вдруг он весь зашевелился — от маленьких коротких ног до мельчайших желвачков и кубиков лица.
— Я давно хотел повидать вас, чтобы… Видите ли, мне привезли из деревни муки… знакомые, я там раньше…
— Нет, зачем же, — проговорил Андрей, насупившись.
— Я предполагал, что вам теперь очень тяжело, с приездом жены…
— Жены? —
Профессор прикоснулся к его руке шероховатыми кончиками пальцев.
— Даю вам слово, что вы не обидите меня. У меня много. Я занесу вам. Занесу, хорошо?
Он бросился по лестнице наверх и, перегибаясь через перила, выкрикивал беспокойно:
— Занесу, занесу!.. Нечего деликатничать… Занесу!
Рита куталась в платок, забравшись с ногами на кушетку и напролет просиживая хмурые вечера. Надо было беречь тепло, скопленное под платком, и она не двигалась часами.
Ее не было слышно, но лицо ее — белое, с потрескавшимися, сухими губами, с тлеющим неподвижным взглядом — виднелось отовсюду, из каждого угла, как будто комнату заставили мутными зеркалами, не отражающими ничего, кроме этого лица.
Она не поворачивалась, но видела Андрея так подробно, точно держала в руках его голову. И Андрей, сидя к ней спиной, видел тончайшие черточки ее лица, и складки платка, и колени, упиравшиеся в подбородок, и рассыпанные по платку волосы.
Они ждали ребенка.
Он должен появиться не скоро, в каком-то неясном далеком будущем. Должен был появиться, всосав в себя последнюю кровинку матери и поглотив последнюю капельку ее жира.
Жир когда-то развозили в бочках, затянутых толстыми обручами; жир когда-то валялся невзвешенными, немереными комьями на прилавках, покоробленных его тяжестью; жиром когда-то были завалены, забиты, закупорены погреба и подвалы; жир когда-то не жрали базарные псы, потерявшие на него чутье, — да, да, этот самый жир.
Чтобы получить невесомый кусочек его, надо было ждать семь бесконечных дней. Чтобы скопить одну каплю его, надо было беречь тепло, беречь ничтожные силы одряблевших мышц, запрятавшись в платок, как в гаюшку. Одну каплю, нужную для ребенка, который неотвратимо должен был появиться в неясном будущем, — появиться уродом, с мягкими, гнущимися костями, без ногтей на руках и ногах.
Ради этого урода, ради неощутимой, невидимой ткани, выраставшей в урода, Рита сидела неподвижно, сжавшись в комочек, и Андрей боялся нарушить тишину, чтобы не рассеять скопленного Ритой тепла.
Но тишину нарушил Сергей Львович. Он влетел в комнату, скрестил руки и угрожающе процедил:
— Тэ-эк-с, тэ-эк-с!
Пенсне его задрожало и поползло книзу. Он запрокинул голову.
— Тэ-экс! — повторил он, пристукивая подошвой по полу. — Вот как вы, Андрей Геннадьевич, отблагодарили меня за гостеприимство? Недурно. В порядке современных вещей. Вы думаете, по всему вероятию, что имеете дело с дураком? Ошибаетесь, ош-шибае-тесь!
— Что такое? — проговорил Андрей.