Города и годы. Братья
Шрифт:
Мари, Пауль Генниг и три-четыре солдата дошли до узкого тупика под крышей здания.
Тюремщик отпер дверь ловко и привычно: замки были повсюду одного образца, новые, как всё в цитадели, кроме камня стен и полов.
— Последняя, — произнес тюремщик.
— Теперь вы можете просить о государственной пенсии, — заметил Пауль Генниг.
— Может быть, вы похлопочете за меня? — отозвался тюремщик.
Мари вгляделась в человека, стоявшего посреди камеры.
— Выходите, вы свободны! — крикнул один из солдат.
— Ур-ра! — поддержал его другой.
Полумрак
— Это не он! — сказала Мари.
— Я говорю вам, — сказал тюремщик, — заключенного по имени Перси у нас не значилось.
Солдаты вывели человека из камеры под руки.
— Перси? — вдруг тихо спросил он.
— Да, мы ищем бельгийца Перси, которого посадили сюда в третьем году, — сказал Пауль Генниг.
— А я вам говорю, что у нас такого не было! Кому же здесь знать? — оскорбился тюремщик.
— Это не совсем точно, — так же тихо проговорил человек из камеры. — Monsieur Перси — бельгийский гражданин: я знал его. Он содержался здесь недели две, потом исчез. Он был против войны.
— Они убили его, Генниг! — воскликнула Мари.
— Весьма вероятно, — сказал человек из камеры. — Он был против войны и, кроме того, иностранец.
— Ах, чер-р-рт! — прорычал Пауль Генниг.
— Что-нибудь случилось? Может быть, кончилась война?
Мари кинулась к человеку из камеры:
— Вы мастер Майер из Нюрнберга?
Немного помедлив, человек из камеры посторонился. Тупой свет высокого оконца, разлинованный решеткой, лег на лицо Мари, и он взглянул на нее искоса.
— Совершенно верно. Я мастер Майер из Нюрнберга, враг народа. Я против войны.
— Мастер Майер…
Голос Мари надломился, она докончила чуть слышно:
— Пойдемте, — и мягко взяла Майера под руку.
В темноте, в затихших каменных лабиринтах Майер спросил:
— Что это означает? Я не знаю вас, фрейлейн.
— Мне рассказал о вас Андрей Старцов.
— Русак и хороший малый, — прогудел в затылок Майера Пауль Генниг.
Уличный свет ослепил мастера Майера, и — может быть от света, может быть от пестрой сутолоки людей — он схватился за голову, закрыл глаза и стал.
Пауль Генниг с осторожностью развел руки Майера.
Тогда он ответил:
— Андрей Старцов, я помню. Он был тоже против войны?
— Ах, он… такой… он такой… — начала Мари, запыхавшись и сжимая локоть Майера, — он так любил вас, мастер Майер!
У Пауля Геннига выступили слезы. Он раскашлялся, заглушив каких-то певцов, налаживавших незнакомую песню.
— Андреас — малый с головой, я его всегда понимал, — растроганно сказал он.
Мари кинула ему улыбку заговорщицы.
— Андрей был бы сейчас с нами, Генниг.
Среди снующего, неугомонного народа она стояла ясная, счастливая и, как деревцо, легкая.
Пауль Генниг смерил ее гордым, поощряющим взглядом, высморкался и закашлял еще громче.
— Куда хотелось бы вам пойти, мастер Майер? — спросила Мари.
Мастер
Он пожевал губами, точно закусывая поудобней чубук, седоватая щетинка бороды зашевелилась, поползла вверх по щекам, он обдал теплой улыбкой Мари, Пауля Геннига, и слова его были так же теплы и тихи:
— Если говорить о моем желании, то я выпил бы кружку темного… Теперь, кажется, самый раз?
15
Крестьянская пивная (нем.)
И он потрогал карман вязаной своей куртки, откуда раньше через живот у него бежала цепочка.
Настало время сказать последнее прости городу Бишофсбергу. Он будет еще не раз упомянут, но мы уже не прикоснемся усталыми ногами к его намытым мостовым, не увидим его тесных, малолюдных улиц, не услышим сонного вызванивания часов на ратуше:
Мы расстаемся с ним полные грусти — с этим единственным видением розовой девушки, поутру окунувшейся в речку.
Мы помним скатерки газового света, разостланные вокруг уличных фонарей, и весенние шорохи парка Семи Прудов, и заснеженную, тонущую в подмороженном запахе смолы вершину Лауше. Мы помним даже беззлобную тетку Мейер, охраняющую общественную уборную подле полиции. Долго ли еще она будет вязать свой неизменный чулок?
В Бишофсберге мы оставляем с любовью мастера Майера, который был против войны. Он был последним, кому подарил свой короткий привет monsieur Перси: bonjour, bonjour, bonjour! В Бишофсберге, конечно, все еще громыхает и рокочет бас казначея Общества друзей хорового пения Пауля Геннига. Мы не знаем, вышел ли он из социал-демократической партии, и потому говорим о нем очень сдержанно, хотя питаем к нему симпатию за его внимание к героям романа.
Но будем честны.
Нам глубоко безынтересна участь секретаря полиции и даже участь полицейского здания, нам безразличны редактор «Утренней газеты Бишофсберга», парикмахерский подмастерье Эрих, старшая сестра Нейман, или майор Бидау, или его величество король саксонский. Все это — мелочь, налезающая во всякий роман, как мухи — в сладкий чай.
Мы с облегчением думаем, что о тайном социалисте Урбахе нам придется сказать всего один раз. Мы не сочувствуем ему, потому что он женился на хромой аристократке с незаконным сыном, чтобы помогать дрянной политической партии.