Городище

Доброхотов Леонид

– Даже если бы это была верблюдица, я не стал бы её кормить розами, хоть они и колючие.

Пустырёва подняла с пола букет и окунула в него лицо. Проходя мимо Панкрата, она тихонько рыкнула на него, но на лице женщины играли улыбка и румянец. Когда Пустырёва скрылась из виду, Панкрат подошёл к окну и оценивающе посмотрел на авангардиста.

– Хлипок уж больно, – произнёс он недоверчиво.

Через четверть часа Любовь Семёновна сидела в седле на белой лошади, которую под уздцы вёл Блюм.

– Какой

у тебя стал властный голос, – говорил Блюм. – На кого это ты так серчала?

– О, это моя боль! Сосед по коммуналке! – жаловалась Пустырёва с преувеличенной трагичностью в голосе. – Была самая перспективная квартира, когда я туда прописывалась. Две одинокие старушки, один старичок и я. Старушки оправдали все мои надежды, а вот дед Панкрат, похоже, что и меня переживёт! А из-за него я квартиру не могу приватизировать, – виновато улыбнулась она.

– Фи-фи-фи! – поморщился Блюм, – какая проза!

– А где ты её видишь, поэзию-то? – вздохнула Любовь Семёновна. Авангардист остановился, с недоумением взглянул на спутницу и потрепал лошадь по холке.

– Ну, как, Марья Булатовна, покажем Любови Семёновне диковинную птицу под названием поэзия? Лошадь одобрительно улыбнулась, обнажив ряд крупных, жёлтых зубов. Хозяин ловко вскочил ей на спину, усевшись позади Пустырёвой, и стукнул пятками по бокам животного. Марья Булатовна с двумя всадниками на спине бросилась с места в карьер и понеслась по бульвару, перейдя на плавный галоп. Пустырёва с испуганно-удивлёнными глазами летела над землёй, широко открыв рот, будто делала один бесконечно-долгий вздох.

– Куда ты меня везёшь? – смеясь от восторга, спрашивала Любовь Семёновна, прижавшись спиной к Блюму.

– В царство поэзии! – отвечал лихой наездник. Они влетели на холм уже известного нам известного пустыря и остановились.

– Вот эта помойка и есть… – Пустырёва внимательно посмотрела Блюму в глаза.

Блюм окинул взглядом первооткрывателя панораму города и, выкинув руку, тыкнул большим пальцем вниз.

– Я воздвигну здесь величайший памятник всех времён и народов! Он соскочил с лошади и по-хозяйски прошёлся по пустырю.

– Я уже знаю, какой он будет! – ликовал авангардист, слегка позируя по своему обыкновению. – Я прочно ухватил идею, которую сегодня предоставил мне случай! О, я соединю небо и землю! Они сольются в едином поцелуе, а поцелуем и будет мой монумент, который я подарю миру!

Пустырёва смотрела на него во все глаза. Вдруг Блюм как-то неожиданно скис, закашлялся, пшикнул в рот из карманного ингалятора и присел на ящик, который уже кто-то бросил на очищенный утром пустырь. Он подпёр кулаком подбородок и закрыл глаза.

– Джон, Джон, – пробормотал художник с горечью в голосе, – где ты, мой Джон?

– Что это за Джон? – насторожилась Любовь Семёновна.

– Это мой продюсер, американец, – продолжал вздыхать

Блюм. – Большой хватки человек. Это он организовывал для меня огненные шоу за рубежом. Без него я как без рук. Пустырёва облегчённо вздохнула.

– Ведь я человек чистого творчества. Все эти организационные проблемы, вся эта рутина и дрязги просто убивают меня! А ведь надо получить у властей разрешение на строительство. Неужели я погиб? Любовь Семёновна сползла с лошади на землю, подошла к Блюму сзади и обняла его.

– Столько счастья за один день! – прошептала она. – Да этот помоечный пустырь давно у всех поперёк горла стоит, в том числе и у меня. А тут – памятник! Да префектура рада будет поддержать твой проект.

– Неужели? – встрепенулся Блюм. – А как… к кому… и чего…

– Я тебе помогу… Пустырёва не договорила фразу, потому что слилась с художником в долгом поцелуе.

А дед Панкрат, окинув печальным взглядом свою комнату, надел на плечи маленький рюкзачок, взял свой старенький патефон и, шмыгнув носом, пустил по щеке крупную слезу.

– Мешаю я тебе, дочка, – вздохнул он со скрипом и поковылял прочь.

На круглом столе в рамке стояла фотография, запечатлевшая Панкрата молодым, в тельняшке, с закрученными чёрными усами. Рядом лежал клочок бумаги, на котором химическим карандашом было нацарапано два слова: пошёл помирать.

Захлопнулась входная дверь в коридоре, и цветастые занавески на окне бывшего морячка колыхнулись в сторону улицы, словно вылетел из комнаты его дух вслед за хозяином.

Дед Панкрат, спускаясь на эскалаторе, с любопытством смотрел по сторонам и разглядывал рекламные щиты. Седая борода его развевалась от лёгкого ветерка.

– Ребятки, – обратился он к детворе, – как мне до Ждановки доехать? Ребятишки пожали плечами и растворились в толпе. Панкрат сделал движение к идущему молодому человеку.

– Нет денег, отец! – отрезал тот и прошёл мимо. Тогда он нашёл милиционера и обратился к нему.

– Мил человек, совсем я запутался, лет десять в метре не был. Как мне до Ждановки доехать? Милиционер подумал и заглянул в схему метро.

– Нет такой станции, – безапелляционно заявил он.

– Как так нет? – возмутился Панкрат. – Сквозь землю что ли она провалилась?

– А куда вы едете?

– На кладбище.

– На какое кладбище? – улыбнулся терпеливый милиционер.

– От Ждановки на автобусе ещё надо ехать! Старуху хочу навестить перед смертью!

– Ничем помочь не могу, – отдал честь сержант и, смутившись, отошёл в сторону.

Дед подошёл к краю платформы. В глазах его было отчаяние.

– Вот она и пришла, смерть-то. На станции объявили: «Отойдите от края платформы. Посадки на поезд не будет». Показался технический состав со срезанными вагонами.