Городок
Шрифт:
Володя остановил лошадь и стал смотреть назад.
— У него оба глушителя прогорелые,— произнес,— вот и трещит. Но ходит, двенадцать лет ходит. Он его разберет, починит и снова соберет. Он все умеет.
Вскоре, за ближайшим, невидимым отсюда бугром, мелькнуло размытое пятно фары, приблизилось, и рядом затарахтел мотоцикл.
— Ну, чего? Помочь распрячь? — крикнул Мишка.
— Помоги.
— Гони мотоцикл, а я сейчас распрягу.
Шохова так и не спросили: может, он сам распряжет? Не потому, что городской уже и не помнит,— он помнил, конечно. А потому, что гость,
На третий день Михаил с утра сказал:
— Мы тут наметили переезжать... Не знаю как, когда, но... Ты не хочешь со мной съездить в несколько деревень, посмотреть срубики из тех, что продаются?
— Чего же, поехали,— согласился сразу Шохов.— На мотоцикле?
— А на чем же. Тут только на мотоцикле да на тракторе и проедешь.
— А на телеге?
— На телеге тоже. Но медленно и не дадут. Бригадирша из-за лошади, когда мы отца возили, хай подняла. Мол, загнали лошадь, и она приболела... Мы умирали от смеха. Это она права качала! А лошадь жива-здорова, я наутро сходил сам посмотрел. Ну, поедешь?
— Если не растрясешь, давай.
Завели мотоцикл, поехали. Проселочная дорога шла то лесом, то полем. В поле, на бугорках она подсохла, даже пыль из-под колес, а в овражках да низинках лужи стояли, как моря, через них один путь, в обход. А в лесу, там сразу лучше петлять по тропинкам, что и делал Мишка с величайшим мастерством. Шохов, вцепившись в ременчатый пояс, только подпрыгивал на корешках, но все-таки успевал то там, то здесь углядеть грибы. Грибов и вправду было много.
В какой-то деревне, Шохов ее и не помнил уже, приценивались к срубику, который продавал старик, — у него второй дом в той же деревне — и Мишка кричал: «У тебя же стены поехали! Смотри! Не, эта нам не подойдет!» И снова по дороге, по полю, от деревни к деревне, кругом золотились высокие овсы.
— А где больше порядка? — спросил Шохов брата. Не спросил, а прокричал на ухо.
— Как где? — повернулся тот.
— В совхозе или колхозе?
— Ясно дело, в колхозе, — отвечал брат.— Там свое, там они за каждой досочкой следят. А тут — вишь! — И указал на овсы. — Так и уйдут под снег.
— Еще сентябрь!.. Успеют?
— Не-е... В прошлом не успели и в позапрошлом годе тоже не успели. Пашут хорошо и сеют прилично. А убирать некому. Студенты да рабочие из Кирова. Но те приедут да сбегут. А еще заключенных присылают. Вот бы в Москве посмотрели на это! — И Мишка рванул со зла мотоцикл быстрей. И закричал: — Чужая болячка в боку не болит!
На крутом вираже он влетел в какую-то деревню и остановился возле старого дома.
— Тетя Дуня здесь! — произнес, ухмыляясь.
— Это кто?
— Тетю Дуню не помнишь? Материна крестница. Самогон варит. Сейчас комедию произведем.— И Мишка уверенно направился по шатучим черным ступенькам в избу. Постучал и, не дожидаясь ответа, открыл дверь.— Приветствую и поздравляю, — сказал громко.
Тетя Дуня сидела
— Тетя Дуня, чем заняты, какие такие дела производите?
Тетя Дуня встала и, вытирая руки о передник, сказала:
— Мишка, ты, что ли? А это кто? Не узнаю!
— Это наш,— отмахнулся Михаил.— Ты что, чай пьешь? А покрепче?
— Чего покрепче-то? — спросила непонимающе тетя Дуня. Была она еще не седа, простоволоса и крепка на вид.
— Чего, чего! Самогон-то где у тебя?
Тетя Дуня всплеснула руками:
— Мишка, да ты в уме, какой самогон! Зачем он мне! Я и сама не пью, и никто у меня не пьет!
Мишка озадаченно посмотрел на тетю Дуню, на стол и покачал головой:
— Врешь все. Ну ладно. Найдем, как тунеядку выселим в Сибирь, будешь знать!
Тетя Дуня не поняла всей силы угрозы, но на всякий случай сказала:
— Миш, ты же мне родня? И чего пужаешь, если я невиноватая? Ты зачем приехал-то?
Мишка шмыгнул носом и сурово произнес:
— Ищем тут двух беглых... Не видела случайно?
— Это какие же?
— Какие... Один такой высокий, а другой, наоборот, маленький.
— Ой,— сказала тетя Дуня,— в лесу видела. Длинный, тощий, а с ним такой круглый, да?
— Приметы сходятся,— деловито произнес Мишка.— Надо ловить.
— А чего же вы их, руками, что ли? — спросила испуганно тетка.
— Почему руками, у меня в мотоцикле пулемет скорострельный! Шестьдесят патронов зараз! Как дам!
Тетка охнула, перекрестилась.
— Вы уж осторожней будьте.— И, провожая их на крыльцо, добавила: — А то-то гляжу, второй вроде не наш.— Это на Шохова.— А теперь-то понимаю, как по виду городской, то из району, значит...
— Вот-вот,— кивнул Мишка.— Он там главный по этому делу. Так что, если в другой раз самогону не будет, смотри мне!
И, не прощаясь, дал газу. Чуть отъехал и захохотал, даже не смог править. Смеялся, закидывая голову, и, оборачиваясь к Шохову, крикнул:
— Во, будет разговору до нового года. Я ведь как отслужил, приходил к тете Дуне в военной форме. Так она и решила тогда, что я в милиции работаю. А насчет самогону врет, в другой раз я у нее пошукаю получше. Я знаю, куда она прячет.
И опять захохотал, перекричал своим хохотом грохот мотоцикла.
— Зато напугал, будет знать, как врать!
Все шло своим чередом. Шохова не торопили, не спрашивали, когда он собирается уезжать. И он как будто бы не торопился. Но про себя наметил, что больше недели засиживаться не станет. Не в отпуске же, поглядел на своих, на себя дал поглядеть, и ладно.
А пока жил себе бездумно, легко. Ел с удовольствием мясо, которое мать варила кусками в чугунке, лакомился морковью с грядки, после обеда спал. Любил поиграть с собакой (Лапка — дай лапку!) и по рецепту Мишки кормил дикого селезня, привязанного на веревочку, добавляя в пищу стекляшек, хотя еще лучше, как уверял Мишка, давать осколки фарфоровой посуды, которые почти что не перетираются.