Городская фэнтези — 2008
Шрифт:
— Как выяснилось, вы вообще живучие твари, — сказал я. — Поэтому у меня есть предложение получше.
— Граната! — весело воскликнул Рыков. Настроение у него было замечательное. — Но где же она?
Я мотнул головой:
— Сунул в рюкзак, когда передавал его Вере. Нужно было освободить руки для ружья. Повернись-ка, красавица.
Вера, все ещё безмолвная и заторможенная, будто сомнамбула, медленно повернулась. Когда полковник понял, чтоя собираюсь сделать, было уже поздно. Упёршись
— Стой! — жутко закричал Рыков.
— Мурка! — скомандовал я.
Росомаха, давно уже подкравшаяся сзади, сшибла полковника на землю. Затем несильным ударом лапы хлопнула его по затылку.
— Это предупреждение, — сказал я. — Не вздумай проверять её реакцию, полковник. Переломить упырю шею для Мурки легче, чем для тебя — вылизать мой глаз.
И всё-таки отходил с опаской. По пути подобрал шашку, обтёр о штаны, сунул в ножны. После чего, прыгая с кочки на кочку, подобрался к не желающему тонуть Куклину. Подсунул под когтистые пальцы рюкзачок с Книгой Рафли. Пальцы судорожно сжались, дёрнулись — и упырь, будто только того и дожидался, ухнул в трясину целиком. Лишь на месте широко разинутой пасти закрутилась воронка жидкой грязи.
В эту воронку я и метнул гранату. Изо всех сил рванулся обратно, прыгнул, закрывая голову руками, вжался в мокрую траву и почувствовал, как вздрогнула земля. На спину и затылок упало несколько ошмётков грязи.
Рыков зарыдал в голос, словно единственного ребёнка потерял.
Я встал, развернулся. На взбаламученную поверхность болота поднимались пузыри.
— Вот теперь действительно все, — тихо проговорил я и крикнул: — Мурка, девочка, отпусти полковника. Его время ещё не наступило. А ты, Рыков, не забывай наш договор.
— Какой договор, гадёныш? — всхлипывая, провыл тот. — Книгу-то ты уничтожил.
— Зато жизнь тебе сохранил, ночной.Если это можно назвать жизнью. И жену. Если это можно назвать женой. Пошли, Мурка.
На земле валялись противосолнечные очки с синими стёклами. Одна дужка была погнута. Сначала я хотел наступить на них, но потом раздумал и перешагнул.
Уже заведя машину, вспомнил, что мой боевой плащ так и остался валяться на болоте. Возвращаться за ним жутко не хотелось.
Я и не стал.
Возле коллективного сада № 16 меня поджидали.
— Здравствуй, Родион, — сказала Лиля, закрывая зонт. Дрожала она буквально как цуцик. Должно быть, стояла тут долго. — Я за шампанским. Мой выигрыш, помнишь?
— Садись, — пригласил я её в машину.
— Зачем? Сто метров и пешком пройду. — Она направилась открывать ворота.
— Слушай, Лилька, — сказал я, подъехав к ней. — А что, если часть шампани мы с тобой вместе выдуем? Сейчас. У меня ананас имеется и коробка конфет.
—
— Приоритеты меняются. Хочется мне, Лилька, в Париж мотнуть. Пока огородный сезон не закончился, сторож тут не особо нужен. В крайнем случае, Мурка постережет. А во Франции ведь ничего, кроме шампузо, не наливают. Надо потренироваться.
Лиля слабо усмехнулась. Для неё всегда было загадкой, шучу я или нет.
— И знаешь что, — я заглушил мотор и посмотрел ей в глаза, — поехали вместе.
— Разыгрываешь, — проговорила она глухим от обиды голосом.
— Да ничуть, — сказал я, привлёк её к себе и поцеловал. Мурка ткнула меня башкой в бок и одобрительно рыкнула.
Артём Белоглазов
Снова осень
Здесь громады домов будто скалы,
А щетина антенн — лесом копий.
И угрюмый прохожий устало
Режет вены во тьме подворотни..
Сюрреалистический блюз
Провода гудят под ветром. Натягиваются. Дрожат. Ветер холодный. На улице — плюс пять градусов. Жёлтый свет от фонарей падает наискосок. И шуршат на земле жёлтые листья. Я не люблю осень, не люблю проклятый нудный дождь, который идёт здесь каждую ночь. Всё время.
Я сижу на лавочке и развлекаюсь: сплёвываю шелуху от семечек на асфальт. Поблизости суетятся воробьи, склёвывают пустые кожурки. Мелкие наглые твари.
— Пшли! — пихаю воробьёв ногой. — Ничего вам не дам, понятно?
Встаю, высыпаю семечки в урну, засовываю руки в карманы. Я не люблю семечки.
Ледяной ветер забирается за воротник, заставляет ёжиться.
— Апчхи! — Я чихаю, размазываю по лицу сопли. Мерзкая осень. Скоро — смотрю на часы — придёт ночь, а вместе с ней — дождь. Он примется стучать по крыше, течь по стеклу грязными струйками, просачиваться сквозь трещины в потолке и капать в загодя подставленное ведро.
Сначала звук будет громким, очень громким. Бац! — тяжёлые мутные капли одна за другой станут шлёпаться о жестяное дно. Потом звук притихнет, изменит тональность. Бульк, бульк, словно пузыри кто пускает. Чёртово ведро придётся выносить раз пять: оно слишком быстро наполняется.
В соседнем квартале начинают гаснуть фонари, значит, вечер кончился. Пора идти в дом. Я не спешу. Ворошу мокрые, не успевающие высохнуть за день листья. Думаю: почему? Никогда не перестаю задавать себе этот вопрос. Фонарь над головой гаснет.
Темнота.
Продвигаюсь на ощупь к входной двери. Налетаю на урну, она со скрежетом опрокидывается, придавив мне ногу. Мусор вываливается на склизкие листья. Сволочные воробьи (да, их возбуждённое чириканье хорошо слышно) жадно возятся на земле, клюют семечки. Мои семечки. Пусть я их и не люблю.