Городская фэнтези 2010

Олди Генри Лайон

Джазмин кивнула, тряхнув волнистой иссиня-черной гривой, и повысила голос:

— Призываю уважаемый суд к тишине!

Уважаемый суд заткнулся, и теперь четыре пары глаз уставились на меня. Хорошо, что сижу, а не стою, а то колени сами собой мелко затряслись.

— Обвиняемый, представься и расскажи о своем проступке.

— Матиас Лутони, ученик Джазмин Гарбуш. — Слова еле проталкиваются через горло. — Я убил своим невмешательством двух человек. И я заблудил наш караван… То есть заплутал караван…

— Заплутил, —

подсказывает Валеас, и я, как дурак, чуть за ним не повторяю.

Он смотрит насмешливо, Ола — удивленно и с неожиданной для нее серьезностью, Инга — с недобрым торжеством, словно подтвердились ее давнишние ожидания. Осунувшееся янтарно-желтоватое лицо Джазмин сохраняет подчеркнутую бесстрастность, из всех четверых она единственная похожа на судью.

В каком-то смертном оцепенении наблюдаю, как она вытаскивает из мехового, одной масти с ее шубой, ридикюля плоский темный флакон и три коньячных наперстка в красновато-радужных переливах. «Зелье проникновения», так положено. Если я совру, меня тут же застукают. Можно, конечно, закрыть свой разум, мы с Ингой уже научились, но это не одобряется, и я, в конце-то концов, сам захотел, чтобы меня судили.

А вот это уже из разряда весьма хреновых неожиданностей… За рюмками с зельем потянулись Ола с Ингой — и Джазмин. Понятно, вымоталась до такой степени, что ей сейчас без специального стимулятора не обойтись, но почему Валеас не пьет? Ответ единственный: он в гадком снадобье не нуждается, и так менталист. Ну почему, а? Где справедливость?

— Ее нет, Матиас, — негромко и небрежно замечает лесной колдун.

Глядит с обидной иронией — но все же как на человека, а не на табурет, который надо бы снести на помойку.

Неожиданно меня осенило. Ору ему мысленно: «А то, что ты сделал с теми солдатами-палачами, — что это, если не справедливость?!»

Уел я его или нет, узнать так и не довелось, потому что Инга вскакивает и орет на меня — уже вслух:

— Ты дурак и предатель, Матиас, что ты себе позволяешь думать?! Да ты за одно это преступник!

— Уважаемый суд, прошу соблюдать протокол, — утомленно дотронувшись кончиками пальцев до висков, говорит Джазмин.

— Так он же только что подумал…

В жизни не видел такого чокнутого суда. Когда я трудился на складах, дважды присутствовал на подобных мероприятиях в качестве зрителя: в первый раз судили магичку, замешанную в хищении крупной партии какао-бобов, а во второй раз парня, нарочно сгноившего огурцы, на которые наводил сохраняющие чары его недруг. Там все было честь по чести, без балагана.

— Матиас, расскажи обо всем по порядку.

Рассказываю. Начать пришлось со школьных махинаций с дневником, потом про Щагера и Сулосена, про встречу с последкой, про измученных горем близких Яржеха и Урии, про то, как я догадался насчет резонанса, в очередной раз работая с Куто.

— У кого есть вопросы

к обвиняемому?

— У меня, разрешите? — тут же отзывается Ола. — Матиас, ты подозревал, что можешь вызвать у кого-нибудь резонанс?

— Нет.

— Но ты знал о том, что существует такое явление, как резонанс душевных колебаний? — спрашивает Джазмин.

— Да.

— Раньше, до случая с последкой, ты не совершал покушений на жизнь тех двоих? — присоединяется к допросу Валеас.

— Нет.

— А там, около котельной, не вмешивался в течение событий?

— Нет! Это ты мог бы командовать последкой, а я же не лесной.

— У тебя все равно были шансы повлиять на события, — замечает он почти вкрадчиво. — К примеру, ты мог разозлить личинку, используя какой-нибудь внешний раздражитель, или помешать им убежать. Ничего такого не делал?

— Нет.

Разваливается на заскрипевшем диванчике с презрительным выражением на злом худощавом лице. Такое впечатление, что ответь я утвердительно — и он бы хоть чуть-чуть меня зауважал.

— Ты понимаешь, что предал своих товарищей? — неестественно резким театральным тоном спрашивает Инга.

Вот на это я не знаю, что сказать, и молчу, а она ждет, и вдруг вмешивается Ола:

— Шантажисты — не товарищи. Из малолетних мерзавчиков выросли бы взрослые мерзавцы, я на таких насмотрелась и там у нас, на родной Земле, и здесь у вас. Если б Матиас их выручил, стало бы в мире на две кучки экскрементов больше.

— Они же были еще дети! — сердито полыхнула глазами Инга.

— И Матиас тоже был ребенком, их ровесником, поэтому судить его можно не за преступное бездействие, а только за резонанс. За вред, причиненный без умысла, по неосторожности.

— Человек должен быть верен людям, а четырнадцать лет — ЭТО уже не ребенок, в этом возрасте стыдно быть трусом и расчетливым приспособленцем.

— Тогда из твоих слов вытекает, что Урия Щагер и Яржех Сулосен все-таки уже не были детьми, разве нет?

— Да как ни поверни, Матиас ради своей мелочной выгоды и безопасности бросил в беде людей, определенных ему в товарищи! Ничего удивительного, что он еще и резонанс нам устроил, этого следовало ожидать. Большое предательство всегда начинается с малого.

— Опять двадцать пять… — пробормотала Ола.

Инга ответила ей воинственным взглядом: да, опять, а надо будет — у меня их еще целый короб.

— Все выяснили? — осведомилась Джазмин. — Теперь прошу уважаемых судей обдумать услышанное и сообщить свое заключение.

Пока они обдумывают, чувствую себя, как ярмарочный болванчик, подвешенный на нитке. Есть такая игра: кто сумеет, бросив нож, срезать нитку, чтобы кукла шлепнулась в грязь, — получит приз. Я уже не понимаю, зачем мне понадобился этот суд, ведь что бы они там ни решили, для меня по большому счету ничего не изменится.