Городской тариф
Шрифт:
– Чего как к себе домой прешься?
– гостеприимно спросил Владимир.
– Ты как дверь открыла? Ключи, что ли, сперла?
Из кухни тут же появился Погодин-старший и принялся заталкивать сына назад в комнату.
– Иди проспись, Вова, иди, не позорь меня перед людьми.
Однако Вова с такой постановкой вопроса согласен не был.
– Чего проспись-то, чего проспись?
– завопил он.
– У вас тут всю хату обнесут, а вы и не пошевелитесь! Люди какие-то чужие ходят, ворья развелось кругом! Милку вон уже грохнули, теперь ограбят до нитки, пользуются тем,
Настя молчала и с интересом наблюдала за происходящим.
– Это не чужие люди, Вова, это из милиции пришли насчет Милочки. Иди ляг, тебе спать нужно.
– Да не нужно мне спать! Чего ты привязался?!
– Не шуми, мать разбудишь.
– А чего это она спать улеглась среди дня? У нас Милку убили, в семье горе, а она спать затеялась! Нашла время!
Было видно, что Юрий Филиппович едва сдерживается, чтобы не врезать сынку по отекшей от здорового образа жизни физиономии. Была б его воля, он бы не только ударил его, но еще и сказал бы пару ласковых слов, не затрудняясь в выборе эпитетов, но присутствие женщины из милиции его сдерживает, и он изо всех сил старается соблюсти приличия.
– Матери укол сделали, врач приезжал, - Погодин проявлял чудеса терпения, - пусть отдохнет. И ты иди отдохни.
– Не хочу я отдыхать! Мне выпить надо.
Проблема соблюдения приличий перед Погодиным-младшим, вероятно, не стояла никогда, поэтому он, недолго думая, отпихнул отца и, пошатываясь, направился в кухню.
– Вот, - удрученно пробормотал Юрий Филиппович, - сколько денег Паша угрохал на его лечение, и все впустую Ничего не помогает. Пьет и пьет. После больницы месяц-другой еще держится, а потом снова… Бывают же счастливые семьи, сколько детей на свет родится - все людьми становятся, а у нас - видите, что вышло? Вовка не удался, зато Милочка сердце радовала - и красавица, и умница, и добрая, и человека себе хорошего наконец нашла. А теперь вот и Милочки нет.
Он как-то неловко дернулся, закрыл лицо ладонями и заплакал.
Федор Иванович Давыдов, несмотря на солидный возраст, почти никогда не уставал. Чувство усталости было знакомо ему в далекой юности, когда он учился в институте и пять раз в неделю бегал на спортивные тренировки. Вот тогда - да, тогда он здорово уставал, что от учебы, на которую катастрофически не хватало времени, что от спортивных нагрузок, к которым он от природы был не очень-то приспособлен. И тренировался-то он вовсе не для того, чтобы побеждать и завоевывать кубки, а исключительно для выработки у себя привычки к усталости. Привычку он выработал, поэтому усталости и не чувствовал.
Уже почти восемь, день получился долгим и тяжелым, а он все сидит у себя в кабинете и допрашивает Павла Седова. Казалось бы, все нужные вопросы уже заданы, ответы получены, но не нравится что-то Федору Ивановичу, ох не нравится. Путаница какая-то с этим делом получается, все показания вразнобой идут, ничего не склеивается. Павлу-то сие неведомо, а вот следователь Давыдов знает кое-что, и очень
– Стало быть, ты вчера звонил родителям Милены?
Этот вопрос он задавал Седову раз десять. Ну и ладно, где десять, там и одиннадцать.
– Звонил. Они сказали, что Мила к ним не приезжала и не звонила. Она была у них несколько дней назад.
– А она вообще часто к ним ездила?
– Раз в две недели примерно, иногда чаще, иногда реже.
– А ты с ней ездил?
– Когда как. Но чаще она одна ездила, у меня времени нет.
– Значит, с родителями твоя Милена была близка?
– В каком смысле?
– Павел поднял на следователя больные воспаленные глаза.
– Ну, рассказывала им все, делилась с ними… Или нет?
– Думаю, что нет. Она их любила очень, заботилась о них, продукты привозила, денег подбрасывала. Но я не думаю, что она рассказывала им о своих делах. Зачем?
– О каких делах?
– встрепенулся Давыдов.
– Какие у Милены были дела, о которых она не рассказывала папе с мамой?
– Ну, экзамены там, зачеты… Или о лечении за границей. Мила лечилась от бесплодия, она хотела ребенка.
– Лечилась за границей, значит. Дорого, наверное?
– в голосе следователя зазвучало искреннее участие.
– И долго?
– Дорого. Но она очень хотела.
– Что ж у нее, и деньги были на такое лечение?
– Были.
– Сынок, ты же понимаешь, что я должен спросить: откуда? Ты не подумай, что я хочу деньги в чужом кармане посчитать, но Милу-то твою убили, это факт. И версий у нас с тобой только две пока: либо это акт устрашения, направленный на тебя, либо ее убили по каким-то ее личным делам. А убивают у нас, как тебе хорошо известно, легче всего из-за денег. Так что хотим мы с тобой или не хотим, но денежки нам посчитать придется.
– Да чего там считать, Федор Иванович, - заговорил Павел с раздражением.
– Ну, скопили мы. Что-то у Милы было, я добавил. Не было у нее никаких денежных дел, я вам точно говорю.
– Ну и ладушки, - мирно согласился Давыдов.
– А когда ее родители-то сюда переехали?
– В позапрошлом году.
– Надо же… Вот живут люди на одном месте, добро наживают, имуществом обзаводятся, а потом жизнь так поворачивается, что надо в одночасье все продавать и в другое место ехать. Страшно, наверное. У них там, в Азии-то, поди, домина был огромный, хозяйство налаженное… Или квартира?
– Дом. Да одно название! Домишко на окраине, в рабочем поселке.
– Эва как! Они за него небось сущие гроши получили. А квартиру в Тучкове купили, это тысяч тридцать долларов-то, не меньше вышло. Что ж они, подпольные миллионеры у вас? Или тоже ты с зарплаты накопил? Ты глаза-то не отводи, сынок, я ж предупредил, что деньги считать будем, они вообще счет любят. Накопить ты столько не мог. Я вот побольше твоего оклад имею, а у меня столько денег нет. Так что придется нам исходить из того, что какие-то денежные дела у твоей подруги-то были. Или нет?