ГОРСТЬ СВЕТА. Роман-хроника Части первая, вторая
Шрифт:
Первоначально новая книга должна была называться, кажется, «Образы России в памятниках культуры», и договор на нее был заключен с издательством «Знание». На примере Москвы, Суздаля, Новгорода, Ростова Великого и других древних городов отец стремился проследить становление и развитие культуры всей нашей Руси, ее сложную эволюцию...
«Произведения большого искусства, будь это статуи, здания или фрески, — писал он, — всегда отмечены силой духа своих создателей. Она помогала им зримо воплощать в каждой вещи не только единичный образ, но и частицу всенародной судьбы».
Когда, после долгих поездок и походов по древним городам и весям, отец принес первый вариант своей рукописи в издательство, его директор (помнится» Родионов) заявил, как говорится, «с большевистской прямотой» :
Лишь после очень долгих и тяжких мытарств, благодаря поддержке писательской общественности, в частности, К. П. Паустовского, написавшего более чем благожелательную рецензию на отцовскую рукопись, удалось издать «Образы России» (М., «Молодая гвардия», 1967 г.). Все-таки прозвучал отцовский гимн российскому зодчеству, причем не только Москве, Киеву, Петрограду, Севастополю, но и множеству славных мест, малоизвестных в то время широкой публике, таких, как Кидекша, Новгородская Нередица, Переславль-Залесский, монастырь Бориса и Глеба и храм Иоанна Богослова на Ярославщине... Это было делом отнюдь нелегким, своего рода подвижничеством. Один, в потертом плащишке, со стареньким «Зенитом», писатель трясся в автобусах по разбитым дорогам (о своей машине он и не мечтал никогда!), проходил пешком десятки километров в день, ночевал, где придется; он знакомился со множеством людей; среди равнодушных и усталых ему нередко встречались энтузиасты, глубоко преданные делу возрождения Отечества, и они неизменно становились его друзьями «на всю оставшуюся жизнь». Невзрачный деревянный домик в Купавне в ту пору всегда был полон гостей из Суздаля, Палеха, Вологды, Борисоглеба (не путать с г. Борисоглебском, где отец тоже бывал).
Кроме этих трех больших книг («Наследник.»»,. «Образы...» и «Горсть...»), перу Р. А. Штильмарка принадлежит еще несколько произведений, в частности, небольшой по объему роман «Пассажир последнего рейса» (М., «Молодая гвардия», 1974), посвященный событиям на столь близкой душе автора верхней Волге в годы гражданской войны, в котором широко использованы элементы волжского фольклора. Но в редакторско-цензорских условиях того времени отец был вынужден так мастерски лавировать, что считать эту книгу своей творческой удачей уже не мог... «Повесть о белоэмигрантах, духовенстве и офицерах белой армии в любом виде не может интересовать советское издательство», — говорилось в одном из отзывов. И все-таки книга вышла, хотя и в измененном виде.
«Повесть о страннике российском», описывающая удивительные приключения нижегородского купца Василия Баранщикова в конце XVIII века, была первой книжной публикацией отца после «Наследника из Калькутты». Она несколько разочаровала тех, кто ждал от «бати-романиста» новых произведений авантюрного жанра. Повлияла ли на отца критика в адрес «Наследника», сказались ли изменения в творческой натуре писателя, но былой искрометной фантазии в его дальнейших сочинениях уже не проглядывалось. На смену ей пришла кропотливая работа с архивами, энциклопедиями, первоисточниками. Постоянно продолжались поездки, общение с музейными работниками, библиотекарями, архивистами... Две его последние опубликованные книги — о А. И. Герцене («Звонкий колокол России») и А. Н Островском («За Москвой-рекой») — были результатом упорного труда, обе отличаются добротностью изложения и достоверностью деталей. Они были хорошо восприняты читателями и не задержались на книжных прилавках. Помню, что после выхода в свет книги о Герцене, отец получил письмо от академика Д. С. Лихачева о одобрением и благодарностью.
До конца своих дней отец оставался подлинным «очарованным странником». Он постоянно ездил, то на Соловецкие острова,
Вот еще несколько отрывков из отцовских писем разных лет:
«...Только что воротился из Башкирии, по командировке ЦК ВЛКСМ и СП, ездил туда с бригадой писателей. Были в Салавате, Стерлитамаке и Уфе, десятки встреч и выступлений...
...За последние месяцы я много ездил: Новгород — Псков — Изборск — Печоры, затем встреча с П Д. Кориным в его доме-музее... Далее 7 дней по Северу—Мурман—Северодвинск—Архангельск. Потом, без передыха, большая поездка по Туркмении (Ашхабад—Фирюза—Теджент—Мары—Байрам-Али—Чарджоу—Ашхабад—Москва). 13 ноября радиопередача о Новгороде, потом в Воронеж — очерк о градостроительстве для иностранцев от «Советской женщины»...
...Собираюсь съездить в Ковров, далее в Мстеру по делам, какие не доделал в Палехе... Еще надеюсь посмотреть Вязники и Гороховец...
...Был 10 дней на севере: Архангельск—Котлас— В. Устюг—Вологда... Был в Юрьев-Польском и Кольчугине, 19 выступлений, потом в Ясную Поляну, в Клин, в Монино... Еду на праздник песни в Малый Карадах...»
Его письма ко мне из дальних поездок оставались бодрыми и веселыми, он словно молодел в этих странствиях. Вот, к примеру, письмо из Тынды, памятной мне столицы БАМа, из этого — по словам отца — «всесветного бардака, где мне хочется вместе со всеми вариться в столь густом соку героизма, идиотизма, любви, отвращения, таланта, бездарности... Думаю, что никакие диссиденты здесь бы возникнуть не могли, им было бы просто некогда, само дело не позволило бы менять его на безделье, то-есть на роскошь мудрствования... БАМ — это большое Маклаково (ныне — г. Лесосибирск — Ф. Ш.), тысячекратно умноженное... И неохота мне уезжать, будто бы я никакой ни писатель, а чистый строитель!.. Ужасно обидно, что куда-то делись целых 70 лет, и не годится уже мотор в грудях, а в нем любви на полсвета, ко всем женщинам и всем детям. Я здесь много выступал перед детьми — они прекрасны; и хорошо еще, что «далеки от Москвы» с ее пресыщением и циническим прищуром от скуки, обжорства и лени (чисто московской). В окне — горы, лиственницы; ревут «магирусы» и «като»; спускается с горы высоковольтная линия; садится вертолет... И мне очень радостно, что я все это вижу и слышу!»
Правда, такие оптимистические возгласы звучали в его письмах редко, чаще говорил он про «окрестную землю без Божеского благословения», то-есть обреченную на прозябание или даже погибель (как, кстати сказать, получилось в конце концов с БАМом и Тындой!). Очень пугали его всевозможные соцпреобразования, великие стройки, «в коих нет предела глупости, жадности и хамству», мелиорация с каналами и поворотами рек... Но главное, что даже на старости лет он был способен увлечься предельно искренне и всерьез (причем не только стройками!).
А сколько труда было им вложено в неизданную повесть «Крылатый пленник», посвященную другу и односидельцу, героическому летчику Вячеславу Валэнтею, которому удалось вырваться из плена на угнанном немецком самолете. Как любил повторять родитель: «Ты, Господи, веси...»
«...Пленник» в «Смене» не прошел. Сперва бесконечно тянули, потом опять тянули, и сейчас снова тянут. Просят «осюжетить», добавив любви, страстей, патриотизма напоказ и, главное, приключений. То-есть осюжетить, чтобы читатель между двумя футбольными таймами вспомнил, что в кармане у него свернут журнал. И что оный содержит хлеб и зрелища... Буду перелицовывать... Пока что живу займами и надеждами...»