Горы поют
Шрифт:
– Ладно, беги, только чтоб одна нога там, а другая - тут!
О, как он мотнулся, поблескивая гибкою пилой!
Еще засветло вернулся и, как видно,- победителем:
улыбка до ушей, в руках целый сноп цветов с горного альпийского луга... Смеялся, потрясая цветистым своим богатством:
– Это все для нашей палатки!
II
Началась учеба, подчиненная строгому расписанию. По сигналу - на плац, по сигналу - с плаца. С песнями - туда, с песнями - обратно. Сведенные в лагерь полки и разбросанные за лагерем села привыкали жить по сигналам горнистов.
– Сегодня в конце вечерней поверки мы будем исполнять наш Государственный гимн вместе с другими подразделениями,- торжественно говорил в один из дней старшина,
Старшина передохнул, вытер вспотевший лоб и продолжал:
– Не забудьте, что по левую руку от нас будет стоять пулеметная, там народ тоже горластый и спевшийся неплохо. Мы лучше их идем по тактике, а если тут осрамимся, то...- старшина горько махнул рукой, не доведя своей тирады до конца. Это означало, что такого он и вообразить себе не хочет.
– О голосе, как и об оружии, надо заботиться,- поучал он дальше, грозно надувая полные, только что выбритые до блеска щеки.- А у нас, к сожалению, есть еще такие единицы, которым это нипочем. Я говорю о вас, ефрейтор Перейма, и о вас, ефрейтор Снежков. Вы думаете, что я не заметил, куда вы шагнули после обеда? Опять к ручью бегали! Холодной, родниковой захотелось. Ишь, орлы! Весь лагерь из бачков пьет, а они, видите ли, не могут. В бачках им вода не такая, в бачках теплая, в бочки дезинфекцию медики набросали, хлоркой отдает... На то не смотрят, что дезинфекция в банки пущена для нашего же с вами здоровья, против всяких хвороб... Знать этого не хотят, идут в горы, пьют из родников, а потом простуживаются, хрипят... Ты, наверное, уже совсем хрипишь, Снежков?
А ну, подай голос.
– Нот, не хриплю,- прозвучал звонкий ответ.
– А ты, Перейма?
– И я не хриплю!
– прозвучало еще звонче.
Это словно бы немного успокоило старшину. Но всевидящее око его уже проникало в глубину шеренг, кого-то неутомимо искало, кого-то нашло в самом дальнем ряду.
– Светличный!
– Я!
Маленький, круглолицый, симпатично курносый боец от собственного "я" покраснел до ушей.
– И ты тоже... С твоей стороны, Светличный, я вовсе такого нс ожидал. Снайпер, комсомолец, голос хоть на сцену - и вот тебе на... Тоже махнул в горы!
– Я - не пить.
– Он бегал за цветами для всей нашей палатки,- вступились за Светличного товарищи.
– Опять за цветами?
– Так вы ж требуете, чтобы свежие были всегда.
– Коли так, тогда другое дело,- сразу подобрел старшина.- Потому что я на твой голос, товарищ Светличный, возлагаю немалые надежды. Хотя, согласно ранжиру, тебе всегда приходится стоять позади, среди самых мелких ростом, на этот раз я ранжир ломаю. Ставлю тебя посреди роты, в самом центре, слыхал? Потому как есть у нас еще такие певцы, вроде Загоруйко, ему никакие ноты не закон, дисциплина голоса расшатана напрочь... Ни к кому не прислушивается, никого не признает, если уж затянул, то и пошел себе и пошел напрямки... Всех глушит! Вот почему я решил так: поставлю Загоруйко рядом с тобой, Светличный. Ты отвечаешь мне за него. Следи, чтобы не срывался и не отставал, чтобы не блуждал по-волчьи где-то окольными путями. Понял, Загоруйко? Прислушивайся к Светличному. Он будет, как говорится, корректировать твой песенный огонь!..
III
Вите Светличному очень хотелось, чтобы его рота пела лучше всех... И поэтому, очутившись вечером по воле старшины в самом центре подразделения, он не на шутку пригрозил Загоруйко, стоявшему рядом:
– Смотри у меня... Только зарикошетишь - ноги оттопчу.
Загоруйко - ростом выше Светличного на целую голову - добродушно улыбался своему маленькому наставнику и обещал честно "тянуть за всеми".
Где-то поблизости
Подразделения стояли, выстроившись в линию взводных колонн. Поверка уже закончилась, старшины один за другим бегали с рапортами к дежурным. Было слышно, как и в других полках всюду звучат рапорты, то громкие, чеканные, то еле слышные - где-то на отдаленных флангах.
Перед лицом колонн высились темные горы, достигая вершинами звезд. Раскаленные за день скалы еще дышали на бойцов нежным теплом, а снизу от росных трав уже струилась терпкая эфирно-свежая прохлада.
И вот наконец рапорты стихли, подразделения приумолкли и насторожились, и оркестр грянул Государственный гимн. Долина подхватила его одновременно тысячами голосов, забурлила, запела от края до края. Величественная мелодия, быстро нарастая и усиливаясь, разливалась в могучее море гармонии. Слышали это пение и в горах, в разбросанных повсюду гнездах лесорубов, и не одна там юная душа загоралась желанием подхватить мелодию, присоединиться и своим голосом к мощно поющим полкам.
Какое-то время Светличный, помня наказ старшины, еще прислушивался к Загоруйко, еще сравнивал ревниво голоса своих с голосами сосеДей-пулеметчиков. Но так было не долго. Продолжая петь, разгораясь сладостным внутренним жаром, он постепенно утрачивал контроль над собой и другими, песня все более властно захватывала его, и он сам уже как бы становился ее текучей частицей. Чувствовал, как он весь каждой клеткой растет, куда-то поднимается, насквозь пронизанный током необычайной энергии, полоненный, завороженный мощной красотой пения. Уже он и не пел, а оно как-то пелось само, пелось о близких, о том далеком и самом дорогом в жизни, ч"то зовется Родиной. Песня была способна вместить в себе все. И ритмы властного похода, и суровое величие борьбы, и счастье победы, и громкие трубы солнечного грядущего - все звучало в ней, все, чем он жил, проявилось, воплотилось в мажорной музыке. Он пел себя, свой апофеоз, свою молодую жизнь, расцветшую в окопах и маршах. Это же она, его жизнь, уже перевоплотилась в музыку, достигла силы песни! Он был убежден, что Эва тоже сейчас его слышит, может, даже подпевает, сливается с ним своим чувством, и ужо оба они составляют как бы единое целое, соединяются в высокой гармонии душ. И это еще больше прибавляло ему захватывающей песенной силы.
Не помнил ни о Загоруйко, ни о сопернице - пулеметной, их как бы уже не существовало, они исчезли, как шум отдельных деревьев исчезает в шуме большого леса. Между скалами бушевало единое горячее половодье музыки, проникая в глубочайшие ущелья, прорываясь к горным вершинам, утверждая себя повсюду.
А когда старшины стали разводить подразделения по палатам, Светличному вдруг показалось, что окрестные горы все еще продолжают петь.
Эхо, отзвуки, а может, и вправду?
– Молодцы, прекрасно пели!
– отметил старшина, обходя перед отбоем палатки.
– А как я сегодня?
– спросил его Загоруйко, толкая Светличного в бок. Они лежали рядом на общих парах.
– Ты, Загоруйно... О тебе пусть Светличный скажет.
– Что тут говорить,- усмехнулся Светличный.- Помоему, тянул, как никогда. Собственно, я... не слыхал. Ни его не слышал, ни себя.
– Кого же вы слышали в таком случае?
– Кого? Да всех! Даже горы будто подтягивали нам...
Вопреки ожиданиям; старшину признание это не удивило.
– Скажу вам, хлопцы,- вдруг доверительно заговорил он,- со мной тоже сегодня что-то творилось... Как вошел в песню, как взяло за душу... Обо всем забыл. Уже словно бы и нс старшина и не начальник, а просто гвардии рядовой... Человек - и все. Остаешься, знаете, в чистом виде... Ну, спите, ребятки...