Горячее лето (Преображение России - 11)
Шрифт:
Раза два или даже больше подмывало ее подойти к столу, за которым он сидел, стать перед ним, посмотреть на него в упор и спросить: "Ты меня помнишь?" Непременно так, этими тремя словами: "Ты меня помнишь?" И большим усилием воли она поборола себя, подумав, что тут, при врачах, он может вдруг сказать: "Нет, не помню и не знаю, и почему это вам вздумалось обращаться ко мне на "ты"?"
Это остановило ее, но, как только он встал и начал благодарить врачей и прощаться, она тут же выскочила боком мимо него в двери.
Что ей сделать дальше, она не представляла ясно, но, чуть только отворилась захлопнутая
Вырвикишка стоял, поглядывая на дверь крыльца. У нее мелькнуло, что он не узнает ее, конечно, и нисколько не удивится, если она будет говорить с Ревашовым при нем. Шофер-солдат сидел за рулем, делая что-то с мотором, и на нее не взглянул даже.
Наконец, Ревашов показался на крыльце.
Из-под низко надвинутой на глаза косынки Еля взглянула на него и снова отвернулась, подумав, что вот он теперь видит ее у своей машины и объясняет это, должно быть, заботой врачей о нем, боевом генерале: послали, дескать, чтобы помочь ему войти внутрь, поддержать его, раненного в горячем сражении в руку.
Он именно так и подумал, - она угадала. Он поглядел на нее с любопытством, спускаясь с крыльца, но только что подошел он к машине, стараясь при ней, при женщине, шагать молодцевато, она быстро откинула косынку назад, показав весь свой крутой и красивый лоб, и спросила именно так, как придумала в приемной:
– Ты меня помнишь?
Всего только несколько мгновений оставались скрещенными их взгляды, и она успела припомнить за эти короткие мгновенья, что он - два с половиной года назад - говорил ей, что делит всех женщин на три разряда: пупсы, полупупсы и четвертьпупсы, - наименее интересные, а ее причисляет к первосортнейшим пупсам; только успела припомнить это и заранее испугалась, вдруг он вскрикнет: "Пупса! Ты!" И...
Она не могла вообразить, что может он сказать или сделать дальше, но вдруг по глазам его, загоревшимся было и тут же потухшим, поняла, что он узнал ее, однако счел лучшим сделать вид, что не знает.
– Нет, не помню, э... И как вы смеете говорить мне "ты"?
– как-то сквозь зубы протиснул он, ставя ногу на подножку своей машины, дверцу которой держал открытой Вырвикишка.
– Подлец!
– крикнула она, вся задрожав снова, как недавно в приемной, и плюнула ему в толстую тщательно выбритую щеку.
Ревашов вскочил в машину, сразу потеряв всю свою важность, Вырвикишка захлопнул дверцу, потом с большой быстротой занял свое место рядом с шофером, и машина, которая перед тем фырчала мотором, сразу дала ход, унося от Ели не только самого Ревашова, но и долгие-долгие, тысячи раз и на тысячи ладов перебираемые мысли ее о нем.
Но эти мысли, эти замки, пусть воздушные-развоздушные, они все-таки, хоть и незримо, однако ощутимо подпирали, поддерживали ее под покатые девичьи плечи, давали возможность ей переносить многое, чего, может быть, и не перенесла бы она без этой подпоры.
И вот все рухнуло сразу около нее. Машина исчезла, - завернула за угол. Дома, в котором помещался их лазарет, она даже не разглядела потом в первое мгновенье, -
Это увидела в окно Наталья Сергеевна; она тут же выскочила к Еле. Она обняла ее, стараясь заглянуть ей в глаза, спрашивала испуганно:
– Что с вами, Елинька, что такое?
Она подумала было даже, не упала ли как-нибудь Еля с крыльца, перевесившись через перила, но Еля не отвечала, только рыдала неутешно, и женским чутьем Наталья Сергеевна связала воедино генерала, которого она только что видела в коридоре, автомобиль, который стоял у крыльца, и Елю, которая почему-то вдруг очутилась на улице...
– Слушайте, Елинька, это, значит, был он?
– спросила она.
Еля не отвечала. И почти уверенная уже в том, что генерал, - бывший тогда полковником, - тот самый, о котором рассказывала ей Еля, она спросила ее на ухо:
– Это он?
– Нет... Это - совсем другой...
– сквозь всхлипывания, уже затихавшие, ответила Еля.
VI
Вслед за первым полком 10-й пехотной дивизии - 37-м - появился в Копани и начальник этой дивизии генерал-лейтенант Надежный.
Гильчевский никогда не встречался с ним раньше, хотя фамилия его попадалась ему в газете "Инвалид" и журнале "Разведчик", когда он просматривал новогодние списки награжденных, и он ее запомнил. Надежный тоже окончил военную академию, но двумя годами позже Гильчевского, и служба его протекала не на Кавказе, а в одном из восточных округов.
Вместе с фамилией, не допускающей сомнения в нем, природа подарила ему и вполне подходящую к этой фамилии внешность. К Гильчевскому подошел такой отменный здоровяк, что он не удержался, чтобы не воскликнуть:
– Ого! Да вы один стоите целой дивизии!
– на что Надежный снисходительно усмехнулся, как человек, давно уже привыкший выслушивать по своему адресу кое-что подобное.
Годами он был явно моложе Гильчевского, - ни одного еще седого волоса не было в темноватой шевелюре над его мощным квадратным лбом, также и в усах стрелами и в очень коротко, чуть не у самой кожи, подстриженной бородке. Неопределенного цвета глаза его прятались в толстые веки, а когда улыбался он, их не было видно совсем.
– Наслышан о вас и от корпусного командира, и из других источников тоже, - постарался комплиментом на комплимент ответить Надежный, неожиданно для Гильчевского обнаружив при этом, что у него певучий и не по фигуре высокий голос.
– Чудеса творите со своей ополченской дивизией!
– Ну, так уж и чудеса, - нашли чудотворца!
– поморщился Гильчевский, добавив: - Вот потому-то, конечно, мне и приказано было форсировать Стырь без мостов: провести дивизию по водам, яко посуху... Насчет этого хождения по водам не плохо сказал, как известно, один польский еврей-скептик: "Что Исус Христос ходил себе по водам, то отчего же нет? Все это могло быть, - но же бы там было глем-бо-ко!.." Стырь же имеет тут на моем участке сорок сажен ширины, а глубина, - местами, конечно, - до двух сажен доходит! Вот и не угодно ли вам форсировать такую штуковину без мостов!