Горячее молоко
Шрифт:
— У ее матери ипохондрия, — доверительно, как брат, сообщил ему отец.
— Я за ней ухаживаю с пяти лет, — доверительно, как сестра, сообщила я.
Отец заговорил поверх моей головы. Понимала я далеко не все, но общий смысл сводился к тому, что репутация у меня, по его мнению, неважная. Он попросил меня не утруждаться приходом к нему в офис, сказал до свидания и исчез за вращающейся стеклянной дверью.
Весь день я бродила по музею антропологии, а затем дошла до Акрополя и там в тенечке поспала. Кажется, снилась мне древняя река, ныне спрятанная под уличным асфальтом и современными зданиями — река Эридан, текущая
Вечером Александра, дав ребенку грудь, сидела на гладком синем диване и вслух читала моему отцу роман Джейн Остен. Она упражнялась в английском, который и без того был у нее безупречен, а отец исправлял ей произношение. Александра читала «Мэнсфилд-Парк». «Если какую-то из наших способностей можно счесть поразительней остальных, я назвала бы память».
Мой отец кивнул.
— «Памммь’ать», — утрированно произнес он.
— Память, — повторила Александра.
Сунув себе в рот оранжевую мармеладку, а следом желтую, он покосился на меня. Ты только послушай, какая она умница. Умнее меня, даром что со мной связалась, но я не жалуюсь.
Совсем забыла ему сказать, что тема моей заброшенной диссертации — как раз память.
Передо мной была стабильная семья, накапливающая свежие воспоминания.
А быть может, нестабильная семья, направляемая своим богом. Каждое воскресенье они ходили в церковь. «Бог — наш Господь, и Он мне открылся», — не раз повторял мне отец. Я видела, что его переполняет общение со своим богом. Когда мы все вместе шли по улицам, члены их общины целовали его дочурку. Священник носил черную рясу и солнцезащитные очки. Он по-доброму брал меня за руки. Папа совершал последний рывок к новой жизни, хотя его жена тайком сетовала на разницу в возрасте. Оставляя позади прошлое, он понимал, что ту жизнь придется вычеркнуть из памяти. И единственной помехой на этом пути оказалась я.
Рассечение
Что ни утро, мы с Александрой беседуем на мягком синем диване.
Сейчас мы лакомимся черешней, которую я купила на оставшиеся евро для своей новой семьи. Черешню выращивали еще в античную эпоху: сбор черешни на горных склонах упоминается у Овидия.
Я забрызгала соком шелковый топ, который подарила мне Ингрид для облегчения боли от ожогов медузы.
— А как это понимать, София?
— Как понимать что?
— Слово на твоем топе.
Я стала думать, как бы растолковать ей слово «обесславленная».
— Это значит «лишившаяся доброго имени», — ответила я. — Принесшая его в жертву настоящей, большой любви.
Она смущается.
— По-моему, это не совсем правильно.
Интересно знать: не считает ли она, что принести нечто в жертву большой любви — это не совсем правильно для такой, как я?
— В этом слове сквозит какая-то неодолимая сила, — продолжает она.
— Да, оно предполагает неодолимые, сильные эмоции, — подтверждаю я. — Говоря «обесславленная», мы подразумеваем бурное прошлое.
Накануне мне опять приснилась Ингрид.
Мы с ней лежим на пляже, я кладу руку ей на грудь. И мы вместе засыпаем. Будит меня ее возглас: «СМОТРИ!» Она показывает отпечаток моей руки. Он белым узором выделяется
Александра просит меня купить полкило фарша из баранины и отнести кухарке. Та приготовит на ужин мусаку.
— Это греческое национальное блюдо, София.
Точно не помню, но вроде бы мама раньше такое готовила.
Пошла я на мясной рынок и остановилась у прилавка с овечьими головами под лампами, болтавшимися на длинных шнурах. Овцы здесь были постарше нежных ягнят на тапках Александры. Эти животные стали жертвами кровопролития. Их печень горками лежала на убранных в холодильники серебряных подносах. С крюков веревками свисали кишки. Убийство вершилось без всяких формальных ритуалов, способных примирить мясоедов со смертью животных. Когда первобытный человек отправлялся на охоту, это было травматическое, опасное занятие. Соседствуя с животными, он не мог спокойно слушать их крики, видеть море крови, а потому придумывал обряды и ритуалы для оправдания убийства. Женщины и дети требовали постоянного кровопролития для поддержания собственной жизни.
У меня в кармане завибрировал мобильный. Пришло сообщение из Испании, от Мэтью.
Гомеса нужно остановить.
Вчера твоей матери пришлось делать регидратацию.
Этому шаману только бить в барабан.
С каких это пор Мэтью озабочен лечением моей матери?
Похоже, его барабан — это мобильник, только я не улавливаю сути. До появления мобильной связи, вертолетов и навигационных систем барабаны, используемые для передачи вестей, спасали человеческие жизни. Отстукивая сообщения на звериной коже, натянутой на деревянный обруч, люди могли противостоять голодной смерти, разрушительным пожарам и вражеским набегам.
Примостившись на каком-то табурете возле овечьих голов, я позвонила Гомесу. Он заверил меня, что состояние Розы удовлетворительное. Медперсонал клиники ежедневно к ее услугам. После отмены лекарств у нее «повысился моральный дух». При этом она отказывается пить воду, отчего и произошло обезвоживание. Я объяснила, что с водой на нее не угодишь — в этом вся сложность, учитывая, какая погода стоит летом на юге Испании.
— Тем не менее, — продолжила я, наблюдая, как в пустые глазницы овечьей головы заползают мухи, — если вода все время не та, у моей матери сохраняется надежда. А если вода окажется подходящей, Роза будет вынуждена искать другой источник вечного неудовольствия.
— Возможно, — ответил Гомес. — Однако должен вам сообщить, что проблема ходьбы теперь не вызывает у меня такого клинического интереса, как проблема питья.
Время перевалило за полночь; я не могла уснуть, потому что у меня в комнате — ни окна, ни кондиционера. Я соскучилась по ржаному хлебу, по сыру чеддер и даже по осеннему туману, проплывающему над грушевым деревом в мамином саду. Вышла на балкон: мне полезно подышать прохладным ветерком. Я теперь училась действовать себе на пользу, а потому решила взять подушку и простыню, чтобы лечь спать на свежем воздухе. Но, как видно, Александра с моим папой меня опередили. Устроились бок о бок в полосатых шезлонгах — ни дать ни взять старички на кромке пляжа. Она в ночной сорочке, он в пижаме. А я оказалась в коридоре, как в ловушке: беспокоить эту пару не хочется, а возвращаться в духоту гостевой спальни — тем более.