Горячее сердце
Шрифт:
После, того, как при помощи Тони Соколов узнал почти все фамилии москвичей, уральцев, сибиряков, входящих в руководство «Клуба горных деятелей», а на последнем совещании в Москве уточнил недостающие имена, он смог вычертить четкую схему разветвленной вредительской организации в золото-платиновой промышленности.
При Соколове давались Доменовым распоряжения о консервации богатых залежей металла, о посылке геологических партий в заведомо неперспективные места, где до революции уже прошли геологи. Доменов при этом посмеивался:
Были теперь и свидетели — маркшейдеры, рабочие, старатели, инженер Еремеев…
А может быть, они увидели Еремеева?
Когда Доменов поручил Соколову ликвидировать этого честного, строптивого инженера, понявшего, что его заставляют выполнять вредительские распоряжения, Соколов по старой подпольной привычке проверил: не идет ли за ним Доменов или Гойер, не следят ли их люди?
Он свернул в проходные дворы. Постоял в засаде. Нет, не следят. Лишь тогда он позвонил Ногину, а затем вызвал Еремеева.
Молодой инженер понял все с полуслова и решительно заявил:
— Я помогу вам… Но… Когда я исчезну, жена будет страдать. Нельзя ли ей сообщить?
Ногин задумался.
— Мы устроим ей внезапный отъезд к родственникам. И соединим вас с ней — подыщем вам такую работу в таком месте, куда Доменов и его люди не дотянутся.
Нет, Еремеев должен сдержать слово. Он не появится раньше срока в Свердловске.
Соколов мысленно перенесся в Свердловск: «Может, в дом к Тоне уже стучат? Она не кисейная барышня, стреляет не хуже меня. И опыт у нее есть, в органах давно, комсомол еще послал… Но могут прийти от моего имени, скажут: «Ваш муж просил вам передать!» — И вот так же, как в меня!» Соколову стало не по себе: «Какую ошибку я допустил — не знаю, но эта ошибка — угроза Тониной жизни!»
Он зашагал еще быстрее.
На центральной улице переговаривались, смеялись, напевали.
Центральная улица не слышала выстрелов, в переулке.
Глава четырнадцатая
Соколов. Добош. Ногин.
Поезд еще тормозил. А Соколов уже видел: его встречают. На перроне стоял Добош, осунувшийся, с заострившимся носом, сосредоточенный, угрюмый.
Около него переминался с ноги на ногу рослый сутуловатый парень в короткой для него шинели.
Сомнений нет, его встречают чекисты открыто, бессмысленно прикидываться эсером, подручным Антонова. Неужели он недооценил своих противников?
Парень тронул за рукав Добоша и указал на приближающийся вагон, в окне которого виднелся Соколов.
Добош повернулся, встретился глазами с Николаем Павловичем. И тревога, не дававшая спать всю дорогу, так отяжелила сердце Соколова, что оно сорвалось, пропустило удар и зачастило, зачастило.
Соколов схватил саквояж, в котором лежали его немудреные пожитки и
Отвечая на рукопожатие, Соколов почти неслышно спросил:
— Тоня… Как там Тоня?
Добош молча снял фуражку. Обнажил голову и незнакомый светловолосый парень в короткой шинели.
— Когда это случилось? — голос Соколова вмиг охрип.
— Вчера…
— Я же просил дать ей охрану. Разве вы не получили телеграмму?
— Получили. — Добош нахлобучил фуражку. — Но опоздали. На пять минут… Короче, хозяйка слышала, как стучали в двери. У нее окно было открыто на первом этаже. Но она привыкла, что к вам часто приходят. Не обеспокоилась. Тоня спросила: «Кто там?» Ответили: «Свои! Не узнаете, Тонечка?» — «Не узнаю!» — «Мы от вашего мужа, откройте, записку его привезли из Москвы. Просил лично передать вам».
Тоня открыла и получила удар ножом.
Соколов собрал все силы, чтобы сдержать подступивший к горлу комок.
— Она не мучилась?
— Нет, финку всадили прямо в сердце. Опытные…
— Кто это сделал?
— Уголовники…
— Вы их взяли?
— Двоих. Третьего, видимо, главаря, уложили в перестрелке. Ребята так разгневались, еле удержали их. А то и те, двое, ничего бы не сказали. А ребята пошли бы под трибунал. И этот тоже, — Добош кивнул на парня.
Тот шмыгнул носом, совсем как мальчишка, и отвернулся от Соколова.
Соколов чувствовал, что вопросы — преграда слезам.
— Зачем бандюги это сделали?
— Божатся, что в малине назвал кто-то адрес, сказав, что там золота — горы! Но кто навел — не ведают. Ссылаются на убитого, он атаман, он вел, он все знал. — Добош помолчал. — Но несмышленышу ясно, что шли не на грабеж, а на преднамеренное убийство. Из кармана убитого главаря извлекли три тысячи рублей. Уложенные в конверт.
— Я пойду к Тоне… Можно? — Соколов как-то виновато посмотрел на Добоша.
— Позже… — обнял его Добош. — Прости, но дело прежде всего. Тебя ждет Ногин. После встречи с ним отвезем к Тоне. Ребята готовят похороны. Честь по чести, как полагается чекисту. С воинскими почестями… Пойдем в машину.
Соколов, как слепой, шагнул за Добошем, споткнулся о чей-то чемодан, фанерный, с висячим замком, каким обычно запирают сараи или двери домов.
Краснощекая баба, укутанная в белый платок, заорала:
— Барин какой! Обойти не можешь? Скоро по людям начнешь ступать! Что? Зенки бесстыжие с утра залил?
Соколов обернулся:
— Простите.
Что-то в нем поразило бабу или она женским сердцем почувствовала его состояние.
— Бог простит, — изменила она тон, — иди, иди, горемычный, — и перекрестила Соколова.
— Пойдем, пойдем, — вновь обнял его Добош и тоже, как кричавшая баба, поразился: в черные роскошные кудри Соколова врезались две широкие пряди седины.