Горячий источник
Шрифт:
Мы идем мимо большой теплицы.
– Эта худосочная девица постоянно сюда таскалась. Никакой гордости. Баба-ветрогонка! Услыхала ее перлы, думала Пашка вернулся, а тут такое. Театр одного актера. Зинаида Петровна, - протягивает она мне сухую ладошку.
– Соседка, которая печёт ему пироги?
– поправляю лямки сумки из супермаркета, вытягиваю бумаги из штанов, прижимая к груди.
– У меня три сына было, всех похоронила, - тянет она нарезанные из клетчатой ткани веревочки на черенках.
– Внуки ко мне не ходят, вот за Павлом, шпынь голова его рыжая, и присматриваю, он мне как родной, курощуп
– резко оборачивается бабулька, останавливаясь на тропинке среди грядок и саженцев.
– Да, - отвечаю, не задумываясь.
– Не вздумай его обижать, - расплывается она в улыбке, - а то ведь у меня справка есть. Твой муж – блудяшка, чёрт верёвочный, бросишь его и дело с концом!
Согласно киваю, почесывая Мари, что трется носом о мои ноги.
– Ольга позвонила ему и сейчас он сюда придёт.
Зинаида опирается на лопату, ставя свободную руку на пояс, хвосты платка на голове развиваются от легкого ветерка.
– Спрятаться тебе нужно, свербигузка, иначе добром все это не кончится, - вбивает она лопату в землю, потом разворачивает и ударяет еще раз, и еще, рисуя квадрат из чернозема.
– Где? – сжимаю бумаги крепче, как будто умнее Зинаиды сейчас нет никого на всей земле.
Павел ее всегда слушает, значит и я должна.
– Там, где твой обдувало муж и искать не будет, - подмигивает соседка, а я слышу сигнал, оповещающий, что батарея моего телефона в кармане разрядилась.
Дома у Прокофьевны пахнет жареной картошкой. Я смотрю на крупную женщину, что занимается своими делами, и не знаю с чего бы начать.
– У вас телефона КСП нет?
– Своему бл*дуну хочешь позвонить, Ирина Владимировна? Ты же хорошая женщина, отличный специалист, - месит тесто главная медсестра, отчаянно работая руками.
Ну все, с меня хватит. Паша не такой, почему все вокруг считают своим долгом оскорблять его? Если девки сами на него кидаются, то в этом нет его вины. Ну кто в самом деле виноват, что он такой потрясающий? Да, ему не стоило флиртовать с Ольгой, но он в любом случае не отвечает за то, что она напридумывала себе. А, если вспоминать прошлое, о котором нам поведал сын Прокофьевны, то той девушке надо было подумать головой, прежде чем лезть на пьяного мужика.
– Паша не виноват, что у вас нет внуков! – визжу, что есть мочи. – Вашей невестке стоило думать башкой, восемнадцать лет, как раз тот самый возраст. А мать? Куда смотрела мать? Хватит уже искать виноватого там, где его нет. Павел хороший!
Медсестра бросает тесто, железная миска крутится на столе.
– Твой Паша – сволочь! Он воспользовался девочкой, и откуда ты все знаешь? – кряхтит Прокофьевна.
– Мой Паша лучше всех! Сука не захочет, кобель не вскочит. Достаточно грубая фраза, но очень четко описывает сложившуюся ситуацию. И вы сами это знаете, просто приятнее думать, что виноват Пашка! – я так ору, доказывая свою правоту, что не сразу замечаю, что на пороге кто-то стоит.
Прокофьевна знает, что я права, поэтому хватает ведро, собираясь поздним вечером в теплицу.
– Твой Паша лучше всех?
– шепчет знакомый голос.
Я краснею и радуюсь.
– Ирка, куда тебя понесло?
– забегает в дом рыжий, сталкиваясь с Прокофьевной, которая злиться, но все же оставляет нас наедине.
– У меня телефон
– Я бегаю везде, разыскиваю тебя, думал муж прибил!
Для разговора я тяну его в комнату, которую для меня выделила Прокофьевна.
Здесь на стене висит зеркало, под ним стоит комод, напротив одноместная кровать и куча подушек, застланных кружевной салфеткой.
– Моя соседка сказала, что ты здесь спряталась. С Женей все хорошо. Я добыл кое-какие сведения у Иванова, врезал ему за тебя, ну и слюнтяй же он. Возле моего дома какие-то бугаи толкутся, видимо, их твой муженек послал за тобой, но сам на разборках, очень надеюсь, что они там поубивают друг друга и дело с концом.
Паша гладит мою шею, целует в губы глубоким и жадным поцелуем.
– Я тоже кое-что украла, - указываю на стул, где свалена моя добыча, но Паша прижимает меня к комоду.
– Умница моя, - ласкает Пашка мои губы, - я что-то перенервничал, пока Женю вытаскивал. Своих спасать тяжело, такая ответственность. Блин, надо отвлечься.
Что он задумал?
Паша сжимает мою грудь через майку, тянет за оба соска сразу, расстегивает штаны, спуская по ногам.
– Паша, - хохочу, - ты сумасшедший, мы же в доме Прокофьевны.
– Ты же поэтому влюбилась в меня?
– хитро смотрит в глаза, сидя на корточках, ждет ответа, отодвигая трусики в сторону и проводя языком по моей плоти.
– Да, - не думая ни секунды, к черту, сколько можно поступать правильно, - влюбилась.
Я запускаю руки в золотистые волосы, наслаждаясь его наглым языком, он подключает пальцы. Меня дико возбуждает эта экстремальная ситуация. Я хочу его.
Он продолжает смотреть на меня, но теперь этот взгляд голодный, почти дикий.
– Задери свою майку и сожми соски, потяни их.
Я подчиняюсь, потому что вся горю от желания. Потому что Павел делает все жестко, властно и быстро, проникает в меня, наращивая темп. А я бесстыже ласкаю свою грудь для него. Он смотрит алчно, впитывая мои распутные движения. Забываюсь, мне плевать, как это выглядит, я хочу чтобы ему нравилось. Тереблю соски, сжимаю грудь, не сдерживаю стонов, надеясь, что Прокофьевна задержится в своей теплице еще минут на пятнадцать. Моя грудь оказывается невероятно чувствительной, я утопаю в ласках, мне приятно, боже, как же мне приятно.
– Теперь твоя очередь, - встает Павел, ухмыляясь, давит на плечи, опуская на колени.
Я задираю его майку, веду рукой по плоскому животу, по косым мышцам, по паху, где растут золотистые волосы, тяну ремень, а Павел сжимает сосок, пуская разряд удовольствия.
Расстёгиваю молнию, у Павла стоит, сильно, он почти каменный, огромный, и черт меня дери, если я когда-нибудь хотела взять в рот сильнее. Он теребит мои соски, дергает, жмет, крутит, он обожает мою грудь, я это вижу. Его руки не могут оторваться от нее. Беру его в руку, начинаю ласкать, целовать, гладить и облизывать. Он весь мой, в моей власти, моя самая вкусная в мире конфета. Я накидываюсь на него с невероятным азартом, с желанием, которого, абсолютно точно, никогда не испытывала. Павел забывается, он запрокидывает голову, сдавливает соски слишком сильно, потому что я чувствую боль, но эта боль такая сладкая. Твердый, скользкий, большой. Мой, весь мой. Бешеные ласки на грани, забыв обо всем на свете.