Горячо-холодно: Повести, рассказы, очерки
Шрифт:
Никто не подошел, не спросил: как доехали. Пришлось втискиваться в автобус последним. Под левым ухом сипло дышал мужичок от сохи с крепкими надутыми щеками.
— Откуда сам-то? — спросил мужичок между вдохом и выдохом. — Никак из Москвы?
— Из пригорода, — отозвался Сычев, подделываясь под мужичка, но тот оказался не так-то прост.
— Понимаешь, какая незадача, — дышал он в ухо. — Сам-то из Сибири. Из Крутоярска. Прибыл с дарами нашей земли. Знал бы, у тебя остановился. А то ночь на вокзале провел.
— Авось
— Конечно. Ты потом дашь адресок, я запишу. В какой части служил?
— В первом батальоне.
— Я в минометном дивизионе, вторая батарея. Все-таки выжили мы с тобой, приятель. Значит, было за что. Зови меня Григорием Ивановичем. Давай вместе держаться, а то я смотрю, тут одни доходяги. Номер возьмем на двоих — забито?
— Спасибо за приглашение. Я подумаю.
Гостиница оказалась вполне веселенькой, словно с открытки. У окошка тотчас наросла очередь. Подполковник Неделин опять наскочил на Сычева.
— Чего стоишь, действуй! Только не бери четвертый этаж, вода не достает.
— А душ в номере есть? — спросил Сычев.
— Между прочим, разведчик, сам мог узнать. После завтрака собрание в военкомате. К тебе просьба выступить. Обдумай тезисы. — Неделин погрозил Сычеву пальцем и побежал дальше, он был при деле.
Аркадий Миронович решительным образом толкнул дверь с матовым стеклом, ведущую за перегородку, и очутился перед женщиной в золотых кудряшках, демонстрирующих всесилие современной химии.
— Здравствуйте, — сказал он. — Я к вам. Весьма срочно.
— Здравствуйте, — сказала она. — Я вас ждала.
— Тонваген не приезжал? — спросил он, кивая в сторону улицы.
— Какой тонваген? — спросила она.
— Все ясно, — сказал он. — В таком случае будет передвижка.
— Скорей бы, — сказала она. — Ждем не дождемся, когда нас снесут. Или будет передвижка — как вы думаете?
— Я предлагаю построить новую коробку. На девять этажей. С лифтом.
— Значит вы «за»? — обрадовалась она. — Ведь здесь пройдет проспект Победы.
— Сначала решим наши вопросы. Тамара Петровна, это вам, — в руке Сычева оказалась ярко-рыжая банка. — Исключительно натуральный. Для бодрости.
— Какая интересная баночка, Аркадий Миронович. Спасибо. А это вам. Второй этаж, номер шестнадцатый, — и протянула ему ключ с деревянной грушей.
На лестничной площадке его остановил однорукий инвалид.
— Постой-постой. Знакомая личность, — говорил он, завороженно вглядываясь в Сычева. — Узнаешь?
— Простите, не узнаю, — сухо отвечал Аркадий Миронович. — Вечер воспоминаний состоится по программе.
— Во дает! — восхитился однорукий. — Ты же из первого батальона?
— Из первого, — неохотно признал Сычев.
— Так мы же с тобой из разведроты?
—
— Ребята, — вскричал однорукий, оповещая собравшихся на лестнице. Это же Аркашка Сыч. Он меня раненого из нейтралки выволок.
— Не узнаю. Не помню, — ответил Аркадий Сычев, он и впрямь ничего не мог вспомнить при виде этого юркого крикливого инвалида.
— Я же Пашка Юмашев, — отчаянно причитал однорукий в надежде пробудить память криком.
— Давайте потом поговорим, — предложил Аркадий Сычев.
— И Сергея Мартынова не помнишь? — не унимался Юмашев. — Комбата нашего.
— Мартынова хорошо помню, — сказал Сычев. — Его ранило в бою за станцию Дно. Прекрасный был командир. Где он сейчас?
— Ищем. Не отзывается, — радостно говорил Павел Юмашев, довольствуясь и той малой частицей общности, какая пришлась на его долю здесь, на проходе, у лестницы, где, казалось, сам воздух был напоен воспоминаниями.
— Мы с тобой еще поговорим. Непременно, — крикнул он в спину Аркадия Мироновича.
Дежурная по этажу проводила его до дверей. Аркадий Миронович вошел в номер и тут же понял, что в его жизни все наладится: что надо — забудется, что надо — вспомнится. Перед ним, прямо от окна, лежала Волга, струилась Волга, изливалась Волга, бежала неоглядно и мощно. Она одна на всех нас, одна на 275 миллионов, какой же она должна быть, чтобы ее хватило на каждого из нас. Такая она и есть. Без Волги мы были бы другим народом.
Стоял на рейде сухогруз. Речной трамвай взбивал нервную рябь, которая тут же растворялась в спокойствии вод. Из-за дальнего мыса выступал белокрылый нос. На косогоре маячили деревушки. А я ведь не был на Волге много лет — как я смел? Как мог пробыть без нее? Но и вдали от нее я знал, что она есть, она струится и катится, и течёт — в моих жилах, в моей судьбе.
Так размышлял, стоя у окна, Аркадий Сычев, бывший разведчик, рядовой, а ныне ветеран 122-й бригады, он стоял и чувствовал, как эти мысли очищают его, освобождают от суетности и маяты. Итак, что же там было? От чего он сбежал? Тяжелый, практически беспощадный разговор с Васильевым. Ссора с Вероникой — и бегство в поезде. Вот что было за его спиной. Но это, если можно так выразиться, есть ближняя спина — спина недельной давности. Что от этой спины развеется, что останется через полгода?
Но есть за его спиной и другое прошлое. Оно незыблемо, как скала, — и вечно, как Волга. Этому другому прошлому сорок лет, оно никогда не переменится — оно навсегда.
Это мое эпическое прошлое. Мой эпос, мой зарок. Недельные воспоминания корчатся в судорогах боли, я перешагиваю через них, брезгливо, как перешагивают через грязный клопиный матрас — и попадаю в тихую спокойную комнату моей памяти, не все углы в ней высветлены, зато какой покой разлит вокруг, хотя тогда все вокруг грохотало — но воспоминания, как известно, беззвучны.