Горящая земля

Корнуэлл Бернард

В нас было выпущено несколько стрел, но враги прекратили стрелять, когда узнали Скади. Она невольно помогла мне, крича людям на другом берегу реки:

— Придите и убейте их всех!

— Я заткну ей рот, — вызвался Стеапа.

— Пусть сука поорет, — сказал я.

Она притворялась, будто не говорит по-английски, но наградила меня испепеляющим взглядом, прежде чем обратиться к датчанам.

— Они трусы! — закричала Скади. — Сакские трусы! Скажите Харальду, что они умрут, как овцы.

Скади шагнула ближе к палисаду. Она не могла перелезть через

стену, потому что я приказал надеть ей на шею веревку, которую держал один из людей Стеапы.

— Скажите Харальду, что его шлюха здесь! — крикнул я людям на другом берегу реки. — И что она слишком шумит! Может, мы вырежем ей язык, чтобы послать Харальду на ужин!

— Козье дерьмо! — бросила она мне.

Потом потянулась к вершине палисада и выдернула стрелу, вонзившуюся в одно из дубовых бревен. Стеапа немедленно шагнул вперед, чтобы ее разоружить, но я махнул ему, веля отступить. Не обращая на нас внимания, Скади уставилась на наконечник стрелы; потом внезапным скручивающим движением сорвала его с оперенного древка. Древко она перебросила через стену, посмотрела на меня, поднесла наконечник к губам, закрыла глаза и поцеловала железо. Пробормотала несколько слов, которых я не расслышал, снова прикоснулась железом к губам, толкнула наконечник себе под рубашку, поколебалась и кольнула себя между грудей.

Бросив на меня торжествующий взгляд, она показала окровавленный наконечник, бросила его в реку, подняла руки и запрокинула лицо к летнему небу. Потом завопила, привлекая внимание богов, а когда ее вопль утих, снова повернулась ко мне.

— Ты проклят, Утред, — сказала она таким тоном, словно говорила о погоде.

Я подавил желание прикоснуться к амулету-молоту у себя на шее, потому что, поступив так, я показал бы, что боюсь ее проклятий. Вместо этого я глумливо усмехнулся, притворяясь, что отмахиваюсь от ее слов.

— Трать попусту дыхание, сука, — сказал я.

И все-таки я опустил руку на меч и потер пальцем серебряный крест, вставленный в рукоять Вздоха Змея. Крест для меня ничего не значил, если не считать того, что это был подарок Хильды, моей бывшей любовницы, а теперь — невероятно набожной аббатисы. Думал ли я, что, прикасаясь к кресту, заменяю тем самым прикосновение к молоту? Боги бы так не подумали.

— Когда я была ребенком, — внезапно проговорила Скади все тем же небрежным тоном, как будто мы были друзьями, — мой отец избивал мою мать до потери сознания.

— Потому что она была похожа на тебя? — спросил я.

Она не обратила внимания на мою реплику.

— Он сломал ей ребра, руку и нос, — продолжала она, — а после, в тот же день, забрал меня на высокие пастбища, чтобы я помогла пригнать обратно стадо. Мне было двенадцать лет. Я помню, как падали снежинки и как я его боялась. Мне хотелось спросить, почему он ранил мою мать, но я не хотела подавать голос, чтобы он и меня не избил. Но потом он все равно мне сказал. Он сказал, что хочет выдать меня замуж за своего ближайшего друга, а моя мать против. Мне тоже была ненавистна мысль о таком браке, но он сказал, что я все

равно выйду за этого человека.

— Предполагается, что я должен испытывать к тебе жалость? — спросил я.

— Поэтому я столкнула его с обрыва, — сказала Скади. — И я помню, как он падал сквозь снежинки, а я наблюдала, как он отскакивает от скал, и слышала, как он кричит.

Она улыбнулась.

— Я оставила его там. Он был еще жив, когда я согнала стадо вниз. Я перелезла через скалы и помочилась ему на лицо, прежде чем он умер.

Она спокойно посмотрела на меня.

— Это было моим первым проклятием, лорд Утред, но не последним. Я сниму с тебя проклятие, если ты отпустишь меня.

— Думаешь, ты можешь напугать меня так, что я верну тебя Харальду? — забавляясь, спросил я.

— Ты вернешь меня, — уверенно проговорила она. — Вернешь.

— Уведите ее, — приказал я, устав от Скади.

Харальд явился к полудню.

Один из людей Стеапы принес мне весть об этом, и я снова поднялся на укрепления, чтобы увидеть Харальда Кровавые Волосы на другом берегу реки. Он был в кольчуге, вместе с ним прискакали пятьдесят его товарищей. На его знамени изображался топор без топорища; древко знамени венчал череп волка, выкрашенный в красный цвет.

Харальд оказался крупным мужчиной; конь его тоже был большим, но все равно Харальд Кровавые Волосы как будто сидел на карликовом скакуне. На таком расстоянии я не мог разглядеть его хорошенько, но ясно видел его желтые волосы, длинные, густые, не запятнанные кровью, и широкую бороду.

Некоторое время он пристально смотрел на стену Эскенгама, потом расстегнул пояс с мечом, бросил оружие одному из своих людей и послал коня в реку.

День был теплым, но поверх кольчуги Харальд носил еще и огромный плащ из черной медвежьей шкуры, благодаря которому казался чудовищно огромным. На его запястьях и вокруг шеи блестело золото, как и на уздечке его коня.

Харальд довел коня до середины реки, там, где вода захлестывала сапоги датчанина. Любой из лучников на стене Эскенгама смог бы его подстрелить, но Харальд демонстративно разоружился, что означало: он желает поговорить, и я отдал приказ, чтобы в него не стреляли.

Сняв шлем, он рассматривал людей на укреплениях до тех пор, пока не увидел Осферта в бронзовом обруче на голове. Харальд никогда не видел Альфреда и принял внебрачного сына за его отца.

— Альфред! — прокричал он.

— Король не разговаривает с разбойниками! — крикнул я в ответ.

Харальд ухмыльнулся. У него было широкое, как совок для ячменя, лицо, кривой с горбинкой нос, большой рот, а глаза — хищные, как у волка.

— Ты — Утред Говнюксон? — приветствовал он меня.

— Я знаю, что ты — Харальд Робкий, — ответил я оскорблением на оскорбление, как и полагалось.

Он уставился на меня. Теперь, когда он был ближе, я разглядел, что его желтые волосы и борода в брызгах грязи, жирные и скатавшиеся, как волосы трупа, похороненного в дерьме. Река бурлила вокруг жеребца.