Горящий Лабиринт
Шрифт:
В тени колонны стоял стройный молодой человек и глядел на море. Его лицо скрывала тень, но поза выдавала нетерпение. Скрестив руки на груди, он теребил белую одежду и ногой в сандалии стучал по полу.
На террасе появился второй человек. Бряцая доспехами и тяжело дыша, решительным шагом вошел коренастый воин. Лицо его скрывал шлем преторианского гвардейца.
Преклонив колено перед молодым мужчиной, он сказал:
– Все исполнено, принцепс.
– На этот раз наверняка? – прозвучал молодой резкий голос. – Мне больше не нужны сюрпризы.
Претор поперхнулся:
– Не
Стражник вытянул вперед большие волосатые руки. В лунном свете блеснули кровавые царапины, словно чьи-то пальцы в отчаянии пытались разодрать его плоть.
– Чем ты его? – в голосе молодого человека звучало восхищение.
– Его подушкой, – ответил здоровяк. – Так было проще всего.
Молодой человек рассмеялся:
– Старый боров это заслужил. Я годами ждал его смерти, наконец он сыграл в ситулу, и у него хватит наглости выжить?! Нет уж. Завтра в Риме наступит прекрасное будущее.
Он сделал шаг, и лунный свет озарил его лицо – я знал его, но все бы отдал, лишь бы никогда его не видеть.
Это был худощавый и угловатый молодой человек, красивый на свой манер, только вот уши слишком оттопыривались. У него была коварная улыбка и добрые глаза барракуды.
Даже если ты не понял, кто он, любезный читатель, я уверен: ты с ним встречался. Это он тот школьный задира, который всегда выходит сухим из воды; тот, кто устраивает самые жесткие приколы, заставляет других выполнять за него грязную работу и умудряется оставаться ангелом в глазах учителей. Это он тот мальчишка, что отрывает лапки насекомым и мучает бродячих животных, но при этом смеется с неподдельной радостью – и вот ты уже почти поверил, что всё это лишь невинные шалости. Это он тот парень, который в храме крадет деньги с блюда для пожертвований, хотя местные старушки искренне считают его «таким приятным юношей».
Он именно такой человек, именно такой злодей.
И сегодня он приобрел новое имя, которое не предвещало Риму ничего хорошего.
Преторианец склонил голову:
– Славься, Цезарь!
Когда я проснулся, меня трясло.
– Как раз вовремя, – сказал Гроувер.
Я сел. В голове стучало. Во рту будто стрикс сдох.
Я лежал под навесом из синей полиэтиленовой пленки, прикрепленной к склону холма. Под нами была пустыня. Солнце клонилось к закату. Рядом спала Мэг, свернувшись в клубочек и положив руку мне на запястье. Это было мило, если бы я не знал, где перед этим побывали ее пальцы. (Подсказка: у нее в носу.)
Гроувер сидел неподалеку на здоровенном камне и пил воду из фляжки. Вид у него был усталый – значит, все то время, что мы спали, он нас охранял.
– Я вырубился? – спросил я.
Он бросил мне фляжку:
– Я-то думал, это я соня. Ты продрых несколько часов.
Я сделал глоток воды и потер глаза, мечтая стереть из памяти недавние видения: прикованная женщина в горящей комнате, ловушка для Аполлона, новый цезарь с дивной улыбкой юного социопата.
«Не думай об этом, – сказал я себе. – Не все сны сбываются».
И тут же добавил: «Да, только дурные. Как эти».
Я перевел взгляд на храпящую под навесом Мэг.
– С ней всё нормально, – заверил меня Гроувер. – По крайней мере физически. Как только мы устроили тебя, она тут же уснула. – Он нахмурился. – Правда, она не хотела здесь оставаться. Место ей не понравилось. Порывалась убежать. Я испугался, не сиганет ли она обратно в Лабиринт, но потом убедил ее, что сначала нужно отдохнуть. Немного поиграл, чтобы она успокоилась.
Я огляделся, пытаясь понять, что же так расстроило Мэг.
Местность вокруг была едва ли симпатичнее Марса. (Я сейчас о планете, а не о боге, хотя и ту, и другого приятными не назовешь.)
Долину окружали выжженные солнцем охровые горы, яркими пятнами выделялись неестественно зеленые поля для гольфа, неподалеку зияли пыльные бесплодные пустыри и тянулись ряды домиков с белыми оштукатуренными стенами, красной черепицей на крышах и голубыми бассейнами во дворах. Вдоль улиц торчали пальмы без листьев – словно нитки в растрепанных швах. Асфальт на автостоянках блестел от жары. В воздухе висела бурая дымка, отчего казалось, что долина залита водянистым соусом.
– Палм-Спрингс, – понял я.
Я неплохо знал этот город в 1950-е годы. Точно помню, как устраивал вечеринку с Фрэнком Синатрой рядом вон с тем полем для гольфа – но теперь казалось, что это было в прошлой жизни. Наверное, потому, что так оно и было.
Теперь всё здесь было не таким уж приветливым: стояла ранняя весна, наступал вечер, но жара была невыносимой, было слишком душно и в воздухе пахло чем-то едким. Что-то здесь было не так, но непонятно, что именно.
Я огляделся: мы были на вершине холма; на западе, у нас за спиной, расстилалась дикая природа Сан-Хасинто, на востоке, под нами, раскинулся Палм-Спрингс. Внизу холм огибала гравийная дорога, по ней, проехав полмили, можно было добраться до ближайшего района, – но очевидно, в прошлом на нашем холме были куда более внушительные постройки.
На каменистом склоне возвышалось с полдюжины занесенных песком пустых кирпичных цилиндров диаметром примерно футов по тридцать, похожих на развалины сахарного завода. Они отличались по высоте и степени сохранности, но их верхушки находились вровень друг с другом, и я предположил, что перед нами гигантские сваи, служившие основанием для какого-то строения. Судя по усеивающим склон обломкам – осколкам стекла, обугленным доскам, почерневшим склеившимся кирпичам, – можно было предположить, что это строение сгорело много лет назад.
И тут я понял: из Лабиринта мы выбрались, по всей видимости, через один из этих цилиндров.
Я повернулся к Гроуверу.
– А что со стриксами?
Он покачал головой:
– Если кто из них и выжил, на дневной свет они не сунутся, даже если сумеют пробраться сквозь землянику: растения заполонили весь колодец, – он указал на дальний кирпичный цилиндр, откуда мы, наверное, и вылезли. – И вход, и выход здесь теперь заблокированы.
– Но… – я указал на руины, – ведь не это твоя база?