Горят как розы былые раны
Шрифт:
– Голландец…
– Ты уснула, а я позвонил в студию, чтобы тебя не потеряли. Я скоро буду дома, Соня!
– Голландец…
– Как голова? После снотворного обычно состояние, как после Нового года…
– Голландец, тебя ищут.
– Меня всю ночь искали. Три раза приходили.
– Они сейчас здесь…
Голландец посмотрел в зеркало заднего вида. Девочка сидела в кресле и вглядывалась в пейзаж за окном.
«Девочка с хорошей памятью. Вот чего мне сейчас совершенно не нужно», – подумал он и вынул из бардачка набор открыток. Восемнадцать самых известных картин Пушкинского
– Посмотри картинки!.. Да, милая? Что-то со связью… И что им нужно?
– Ты убил его?
Он отнял от уха трубку и оглянулся. Потом снова приложил. Ему нужно было выяснить, кто задал этот вопрос.
– Соня?..
– Я говорю, к тебе приехали. Человек утверждает, что ты его знаешь.
Он оглянулся.
– Убил? – спросила девочка.
– Сейчас поговорим, – пообещал Голландец и снова вернулся к телефону. – Как они себя называют?
– Жданов, – после небольшой паузы ответила Соня. – И еще звонил мамин ухажер.
– Игорек? А ему-то что от меня надо? Шкаф передвинуть?
– Что мне сказать господину Жданову?
– Дай ему трубку, – услышав на том конце связи покашливание, которое не могла издавать Соня, он спросил сразу: – Какого черта тебе надо, черный копатель?
– Боже ж ты мой, как грубо. Кто виноват, что я зарабатываю больше вашего?
– Тебя выгнали с двух аукционов, решением суда тебе запрещено подходить к произведениям искусства ближе чем на семьсот метров. Ты спекулянт и мошенник. Я все правильно упомянул?
– Нет, не все. Не все правильно! Не семьсот метров, а заниматься экспертной оценкой картин! Кто бы запретил мне ходить по музеям? – Обиженно бормоча что-то, Жданов высморкался и заговорил уже пискляво, в нос: – И чего это вы напали на меня? Мой возраст должен заставить вас прислушаться к моему мнению в первую очередь.
– Эльдар Эмильевич, вы засранец, каких свет не видывал, но если уж пришли в мой дом, зная, что я успею выбросить вас из окна быстрее, чем вы поздороваетесь, значит, дело действительно важное. Я тут немного в суматохе дел, поэтому не могли бы вы изложить свои вопросы в двух словах, чтобы я хотя бы немного был в курсе предмета предстоящего разговора?..
– Если в двух только, то пожалуйста, – Ван Гог.
– Предмет разговора сузился на два миллиметра. Хорошо, я скоро буду.
– Желательно сейчас.
– Я уже подъезжаю к дому. Тридцать минут.
– Вы разрешите воспользоваться гостеприимством прекрасной Сони?
– Не возражаю.
– А вы не боитесь, что я уведу от вас эту богиню?
– Куда? В дом престарелых? И потом, вы засранец, а она засранцев терпеть не может. Когда вы ее достанете, она убьет вас ложкой, – отключив связь, Голландец посмотрел в зеркало.
– Таня, я забыл, о чем ты меня спрашивала.
– Ты его убил?
– О чем ты? Он ушел.
– Я не уходила на кухню.
– Взрослых обманывать нехорошо.
– А детей можно?
«Проблемы наворачиваются, как веревка на локоть».
– Ты говоришь глупости. Сейчас заедем к одному дяде, я поговорю с ним, и мы поедем к тебе домой. Поняла?
На этот раз дорога к дому капитана заняла всего десять минут. Голландец остановил
Он позвонил в дверь, почесал нос и, едва дверь открылась, изо всех сил врезал капитану в челюсть. Расслабленный, не готовый к нападению, он даже не посмотрел в глазок. И теперь падал, храня в памяти мысль о том, что его сбило электричкой. Как в подъезде дома на улице Костикова появилась электричка, он подумать не успел.
На всякий случай, храня себя от неожиданностей и неприятных сюрпризов, он вошел в квартиру. На кухонном столе стояла чашка с горячим чаем, в гостиной тоже никого не было. Зато в одной из спален в кресле сидела женщина, и все прямо указывало на то, что она давно бы уже встала, будь ее воля. Но от ее воли ничего не зависело. Намертво прикрученная скотчем к спинке и подлокотникам, она бросала наполненные ужасом взгляды то на Голландца, то на топор, лежащий под ее ногами. Ее била нервная дрожь, казалось, она сходит с ума. Приблизившись, он вынул из кармана нож и выбросил из рукоятки лезвие. Женщина дернулась, и лицо ее, перетянутое скотчем, исказилось в беззвучном крике до неузнаваемости. Он протянул руку и легким осторожным движением вспорол скотч между губ.
– Помогите… – успела произнести она и начала терять сознание. – Не пускайте сюда детей…
Отойдя на шаг, он осмотрелся.
Топор лежал и сверкал. Испачканный кровью, он ждал ухода Голландца и возвращения хозяина. А рядом с ним, как наперстки, лежали три отрубленных пальца.
«Что это здесь у нас происходило?»
– Нет-нет, мэм, вернитесь! Я хочу знать подробности!
Он поднял руку, чтобы привести ее в чувство тем способом, который женщины обычно не любят, но вспомнил о трех пальцах и решил, что это будет уже слишком. В кухне он натянул на руки мокрые, из рюкзака, матерчатые перчатки. Распахнул с грохотом холодильник, нашел взглядом початую бутылку водки и вернулся в спальню. По дороге бросил взгляд налево. Капитан валялся в прихожей на полу, словно отброшенный от двери взрывной волной.
Несколько вялых глотков вернули женщину к жизни.
– Что здесь происходит?
Она вспомнила, снова начала гримасничать и резко наклонила голову. Видимо, ей хотелось убедиться, что случившееся ей просто почудилось. Ее просто привязали. Увидев на ноге тугую повязку, она снова потянулась затылком к спинке кресла.
– Вы в своем уме? Какого черта вы ложитесь спать после каждого моего вопроса?
– Он сошел с ума… Он сошел с ума! Не пускайте в квартиру детей! О господи! Он отрубил мне пальцы! – вспомнила она и тут же уронила голову.
Оторвавшись от кресла, Голландец обошел всю квартиру и нашел то, что искал, на стене комнаты, которая играла, по всей видимости, роль кабинета. Он снял «Ирисы» со стены и освободил от рамы. Лезвием сковырнул удерживающие холст на подрамнике кнопки и осторожно скатал картину в рулон.
В коридоре присел, взвалил капитана на плечо и вышел из квартиры.
– Это же тот дяденька, который был у того дяденьки в гостях! – обрадовалась, увидев знакомое лицо, девочка. – Дяденька, а что вы с ним сделали? Убили?