Горюч-камень
Шрифт:
Дорога была знакомой. Оберегая Таисью, ехали медленней, чем хотелось бы. По очереди рудознатцы садились на козлы. Еким рассказывал о приключениях, которые выпали на их долю в этих вот местах. Ныне дорога была безлюдна, только содержатели станков в ужасе смотрели на солдат-преображенцев, торопливо кормили их, отводили лучшие места для ночлега.
Вскоре путники вызнали и причину этого. Ветер принес запахи застарелой гари. На повороте вытянулись печные трубы, черными пальцами торчащие из перемешанной земли, сквозь которую пробивались первогодные злые травы и побеги молодой крапивы. Бельмастый
— Да ты, дедко, не пугайся, — ласково сказала Таисья. — Мы такие же мужики.
— Все вы такие жа! Да я и не пужаюсь, просто обык бежать, — прошамкал старик.
Глотнув из фляги вина, он совсем расхрабрился:
— Пымали в нашем лесе анпиратора Петра какого-то, не помню, да еще евонного ватамана Еремку. Пымали да зачали казнить. А народишко-то, само собой, за анпиратора поднялся — с вилами да аглобельцами. Еремка-то на конь и ходу. Сколь человеков постреляли, анпиратора удушили, а домишки пожгли…
Старик заплакал, пошел в лес. Еким в сердцах хлестнул лошадей вожжами. Вот и Еремки нет в этих лесах. Где-то он скитается, что-то ищет? И перевозчик через Оку оказался другой — шустрый, хитроглазый. Благо, что с гвардейцев три шкуры содрать не посмел.
С каждым оборотом колеса придвигался Урал, и все больше и больше волновались рудознатцы. По дороге встречались угрюмые люди, недобрыми взорами следили за возком. Гремя копытами, проехал взвод улан. Пожилой офицер с коричневым шрамом через все лицо остановил преображенцев, проверил бумаги. Видимо, печать Берг-коллегии возымела действие, потому что он, поглядев на Таисью, предупредил, что здешние леса кишат бунтовщиками.
— Мы вооружены, — сказал Данила.
— Вряд ли это поможет. Но как вам угодно.
Он откозырял, на кустах осела пыль, взметенная конскими копытами.
К вечеру другого дня небо покраснело заревом. Далеко-далеко постанывал набат. Данила в нерешительности остановил лошадей.
— Надо ехать, — сказала Таисья. — Если простоим всю ночь, назавтра что изменится?
— Верно, — поддержал Еким. — Лето короткое, не успеем Моисееву да нашу правоту доказать — снова в солдатчину.
В набегающих сумерках дорога казалась ровной, как речная вода, но возок встряхивало, швыряло. Еким придерживал Таисью.
Наконец-то завиделись купола кафедрального собора и церквей, крыши домов. Через Казанскую заставу, подле которой вразлад вызванивали бесчисленные кузницы, побратимы въехали в Пермь. На постоялом дворе отыскалась недорогая комнатенка. Оставив Таисью на попечение горничной девки, Данила и Еким заторопились в Горное управление. Быстрый чиновник, обнюхав бумаги, вскинул на преображенцев раскосые глаза и повел обоих по лестнице, сказав на ходу, что их давно ждет Аникита Сергеевич Ярцов.
В просто и строго обставленном кабинете сидел высокий гладко выбритый человек в мундире высшего чиновника горного ведомства.
— Меркушев и Иванцов? — переспросил он. — Знаю. Все ваши показания Андрей Андреич Нартов прислал мне. Срочно вызываем в Пермь надворного советника Гладкова. Обеспечим маркшейдерским инструментом и деньгами. Пока отдыхайте. Кстати,
Ярцов резко встал, преображенцы четко стукнули каблуками, по артикулу вышли.
— Эх, Моисей, Моисей, не дожил ты до такого времени, когда наша правда взяла, — сказал Еким.
Данила тер глаза: уж не во сне ли, не на казарменных ли нарах привиделась вся эта сказка?
Вышли на Каму. После весеннего загулья она вернулась в обжитые берега, но скрытая сила все еще чуялась в упругих коротких волнах. Десятки мужиков складывали бутовым камнем крутой склон берега. Стражники волокли по земле огромного большеухого парня, ноги его беспомощно болтались по камням.
— Докатился человек, — сказал благообразный каменщик с редкими долгими волосами, схваченными ремешком. — Первый бурлак на всю Каму и Волгу был. — Он показал головой, ударил кувалдою по камню.
— Нет, не время еще радоваться, — промолвил Еким, — нет, не время.
— Идем-ка, брат, купим что-нибудь Таисье. Да и самим перекусить неплохо.
— Данила, гляди, никак преображенец!
У самой воды, спиною к рудознатцам, стоял рослый унтер-офицер, неподвижно следил за облачком, бегущим по той стороне Камы над щетиною леса.
— Эй, служба! — весело крикнул Данила и вдруг попятился. — Игнатий!
Воронин спокойно ждал, когда они подбегут, улыбнулся, но глаза не смеялись.
— Император помиловал. Возвращаюсь в Петербург.
В коротких словах поведали товарищи ему обо всем, что произошло за эти злосчастные три года. Известие о гибели друзей нисколько, казалось, не задело Воронина, только холодные глаза его приобрели оттенок стали да неуловимо поблекло лицо. Преображенцы пригласили его в гости, и вскоре все сидели в крошечном, пропахшем мышами номере. Горничная принесла снизу вина и закуски, повздыхала на гвардейцев и упорхнула. Воронин пил сквозь сжатые зубы, не говорил ни слова. Еким и Данила тоже молчали.
— Виделся в Перми с Радищевым, — наконец заговорил Игнатий. — Головы не склонил. Но сломалась внутри какая-то малая пружина. А Россия все такая. Нас отпустили, чтобы потом снова сажать. Это закон царей. Все переиначат, заклеймят предшественника, а потом будут делать то же самое… Неужто втуне писал он и страдал? — Воронин прошел по затертой ковровой дорожке. — Нет! Пробуждается дворянин, пробуждается мужик, пробуждается солдат. Сколько лет продлится это пробуждение?
Он налил вина, выпил. Данила с испугом подумал о том, что их могут подслушать, но не двинулся с места.
— А какие леса в Сибири, — продолжал Воронин, отдаваясь уже другим мыслям. — Какие пространства, какая богатая земля… Ну, мне пора, — неожиданно закончил он, лицо его снова стало холодным и спокойным.
Друзья попрощались. Еким попросил Воронина передать Кондратию, чтобы ждал.
— Я расскажу ему, как это делается. — Воронин повернулся и вышел на улицу.
На другое утро они опять были в Горном управлении. Надворный советник Алексей Гладков оказался человеком весьма покладистым. Небольшого роста, жилистый, с крепкими ногами бродяги, он встретил рудознатцев как старых знакомых. Долго и внимательно расспрашивал подробности, все время подкидывая и схватывая кусок яшмы.