Господь управит
Шрифт:
Я решил после разрешительной обернуть крестик молитвой, да и переложить в правую. Прочел. Вынимаю крестик, обворачиваю его снизу молитвой и пытаюсь вложить в лежащую поверх правую руку. Не пускает. Нажимаю сильнее, крест оказывается на положенном ему месте и тут … рука покойной сжимается, и мои пальцы остаются в ней.
Это надо пережить! Я не из пугливых. Да и погребения, к несчастью, — одна из регулярнейших служб приходского священника. Всякого насмотрелся. Но тут сердце у меня зашлось.
Спасибо, певчие заметили, как я побледнел, и поняли, в чем дело. Отгородили меня от народа и
До дня нынешнего помню эту цепкую, холодную старушечью руку, схватившую меня за пальцы, а имя бабули у меня в синодике в первых рядах, на архиерейском месте.
Харитоновна
На углу улочки, — а их всего три в этом селе, — стоит с закрытыми ставнями дом, пугающий меня сегодня. Когда в нем жила Харитоновна, все вокруг было старенькое, но живое и веселое. Даже собака с архаической кличкой «Шарик» обладала добрейшим характером и не брала пример с окрестных псов, которые, увидев меня в рясе, устраивали повальную брехаловку с завыванием и клацаньем цепей.
Отошла ко Господу Харитоновна весной, после Пасхи. Я, как всегда после причастия (последний год дома ее причащал), бодро сказал, чтобы до Троицы помирать не вздумала. Она, ранее в таких случаях всегда говорившая: «Как благословишь, отец Лександра», — теперь ответила: «На то Господь есть, сроки давать».
Не придал я большого значения словам бабули, а она возьми и помри до Троицы. Приехал отпевать, а по всей хате фотографии расставлены: как мы храм в начале 90-х строили. Харитоновна тогда каждый день за пять километров на стройку бегала.
На полиелее Харитоновна всегда стояла у окна, по правую руку и вместе с хором пела, вернее, подпевала. До дня нынешнего ее тихий мягкий голос слышен: «Молитвами Богородицы, Милостиве, очисти множество согрешений наших…»
Пугает меня дом брошенный… Не за Харитоновну и душу ее боюсь, а за свою будущность. Ведь старушка не только пела тихо. Вся ее жизнь была как тихая песня-молитва, поэтому и все, что ее окружало, было добрым и красивым.
Я же … и говорить-то не хочется, не то, что писать. С криком встаешь, с криком спать ложишься, постоянно торопишься, и поэтому ошибаешься. Суета нагоняет грехи, создавая видимость добра. Так хочется услышать: «Отец Лександра, як цэ трапылось? Грих то якый»…
Злодеи наши
Мой первый злодей — лень,
другой злодей — язык,
а третий злодей — соблазн.
Очень часто приходится говорить и писать о нашем умении находить виноватых вокруг себя и о полном забвении евангельского совета: «И что ты смотришь на сучек в глазе брата твоего, а бревна в твоем глазе не чувствуешь?» (Мф. 7:3)
Что же это за бревна такие, которые видеть не мешают, а вот жить не дают? Почему у соседа, или напарника, или коллеги и денег больше, и дом — полная чаша, и дети — отличники?
Два недавних события, случившихся со мной, кое-что прояснили.
Сломался у меня компьютер. Вечером работал, а утром «хмыкнул» пару раз что-то про себя, а включаться не захотел. Повез я его в ремонт, печально рассуждая, как же быть? Приближается срок выпуска многостраничного церковного издания «Светилен», пасхальные поздравления необходимо закончить, да и еще масса неотложных дел, хранящихся в памяти машины. И в столь не подходящий момент компьютер так меня подвел!
В тот же день необходимо было ехать на приход, попросили окрестить ребенка. В церкви, кроме молодых родителей, восприемников и дитяти, была еще одна женщина, наша недавняя прихожанка. «Ну вот, — подумалось мне, — искушения продолжаются». Много горечи и хлопот приносила с собой эта дама. Озлобленность на мир, на всех и вся, была в ней, как мне казалось, патологическая. Ее исповедь и даже простой разговор звучали, как обвинительный акт. Доставалось всем, но больше всего, естественно, непутевому мужу и непослушным детям. Когда же я пытался сказать, что следует искать причину и в себе, то в ответ получал хлесткие обвинения в своей предвзятости и несочувствии.
В конце концов уговорил я ее поехать к более опытному, чем аз многогрешный, старцу духовнику. Хотя уверенности в том, что поездка состоится или принесет пользу, у меня не было.
После крестин и состоялся наш разговор. Женщина стала неузнаваема! Спокойствие, рассудительность, какая-то полнота в мыслях и, самое главное, ясный, не бегающий и не изменяющийся взгляд.
— Батюшка, я пришла поблагодарить вас, слава Богу, у нас все наладилось, да и я успокоилась.
— Что же сделал-то с вами отец N., что вы такая преображенная ныне — и видом, и словами?
— Да я монаху-то все рассказала, целый час говорила, он молча слушал. Потом положил мне руки на голову и молитвы читал.
— И все?
— Нет, благословил мне коробочек запечатанный, ленточкой заклеенный и сказал, чтобы я ехала домой. Еще он попросил, чтобы я, по приезде, побелила хату, покрасила подоконники, сыновьям и мужу купила по рубашке, а доченьке платьице. А потом мы должны были вместе сесть за стол, «Отче наш» прочитать и коробочек этот открыть.
— Ну, а дальше? — Меня уже начало одолевать любопытство.
— Я два дня колотилась, к субботе как раз управилась. Ну, сели мы за стол. Открыл муж коробочку, а там пять красненьких, с орнаментом, деревянных пасхальных яичек. Посмотрела я на них, а потом на мужа и детей. И такие они все радостные, да чистенькие, да светленькие и… расплакалась. А в доме тоже хорошо, уютно, и все беленькое. И родное все, родное.
Передо мной был другой человек! И внешность та же, и голос тот же, а человек — другой.
Порадовался я молитве монашеской, уму и прозорливости старца, и поехал домой. По дороге зашел за компьютером.