Господа Обносковы

Шеллер-Михайлов Александр Константинович

Панютин снова вспыхнул и сухо заметил:

— Я не мешаюсь в дела сестры. Счастлива или несчастлива она — это ее дело.

— Так, так, — согласился кузен Пьер. — А я полагал, что вы так привыкли с детства друг к другу, что одного из вас всегда должны интересовать дела другого.

Панютина снова передернуло. Кузен Пьер опять стал изливаться в похвалах прелестям Груни. Панютин стоял, как на горячих угольях. Он то краснел, то бледнел. Трое повес наблюдали за жертвой своей плоской шутки и продолжали дразнить

ее, как дразнят голодного, запертого в клетку тигренка, показывая ему из-за решетки со всех сторон кусок мяса. Дикий тигренок сделал попытку скрыться, его удержали.

— Постойте, куда же вы бежите? — остановил юношу кузен Пьер и взял его под руку. — Садитесь. Мы так давно не видались. Поговоримте. Что это вы хмуритесь? Ну, что, на кладбище вашего воспитателя все по-прежнему появляются привидения похороненных мудрецов? Тень Трегубова по-старому ли восстает из своего могильного склепа и приходит во время шабаша осматривать мавзолеи кряжовского погоста? А мавзолеев все прибавляется или ими заставлены уже все углы? Находите ли вы теперь приятным свое пребывание в жилище мертвых? Иногда, я думаю, становится немного скучно?

— По крайней мере тихо, если не весело; заниматься можно, — ответил Панютин и поспешил прибавить: — Но я большую часть времени провожу в университете.

— А, да, в университете, — серьезно проговорил кузен Пьер. — Конечно, там скучать нельзя. Молодые профессора, новые, живые идеи приводят, животрепещущие вопросы поднимают; кружки молодежи составляются; товарищество крепко стоит за своих членов; споры, шум, сходки, заботы об участи бедных собратьев, все кипит, волнуется юною жизнью, жизнью дня… Чудное это существование.

— Нет… да… — начал в замешательстве Панютин. Ему очень хотелось выругать кузена Пьера, очень хорошо знавшего, что в университете уже не было никаких кружков, никаких сходок, никаких новых идей.

Трое повес захохотали дружным смехом. Юноша снова с злобою закусил губы и, оборвав лист плюща, скомкал его в руке; казалось, он хотел бы в эту минуту точно так же скомкать, отбросить и растоптать ногами свою собственную жизнь.

— Что вы ему сказки-то рассказываете? — проговорил Левчинов. — У вас, я думаю, нет ни одного товарища? Вы едва ли знаете кого-нибудь из студентов даже по имени;- обратился он к Панютину.

— Да, теперь студенты мало сходятся между собою, — отвечал неохотно Панютин.

— Жаль, жаль, — с сожалением произнес кузен Пьер, продолжая свое, начатое без всякой цели, шутовство. — Ну, да это не беда, поскучаете дома и в университете, так здесь отдохнуть можно, в добром родственном кружке…

— Что это вы, Петр Петрович, с умыслом или… — начал Панютин глухим голосом и ве мог сразу подыскать слово, — или по вдохновению дразните меня? — окончил он.

Ему хотелось сказать не по вдохновению, а по глупости, но язык не повернулся

на это.

— Дразню? Я и не думал дразнить вас, — изумился кузен Пьер и снова выставил свои блестящие зубы.

— Так что же вы расспрашиваете меня о моем житье-бытье? Ну, скверно оно, вы это сами знаете. Да вам-то что до этого?

Панютин сердито встал. Кузен Пьер ласково удержал его…

— Мне, право, жаль вас, — благодушно сказал он. — Вот вы все хмуритесь, скучаете, раздражаетесь, а между тем уходит то лучшее время, когда человеку нужно жить полною жизнью.

Панютин пожал плечами и выказал снова намерение уйти.

— Право, вам надо поближе с обществом познакомиться, там найдутся и друзья, и развлечения.

— На улицу, что ли выйти да прохожих в друзья скликать? — спросил Панютин.

— Зачем такая эксцентричность? Просто вот заходите ко мне, я вас и познакомлю с молодежью, — сказал кузен Пьер.

Панютин сухо поблагодарил его и ушел.

— Ха-ха-ха! — захохотали Левчинов и граф Родника. — Для чего вы это такую комедию с этим диким зверем разыграли?

— Субъект интересный? — ответил кузен Пьер и выставил свои зубы.

Собеседники пожали плечами, как будто выражая этим то мнение, что не стоило начинать комедии из пустяков. Граф Родянка даже зевнул, выражая этим томившую его скуку. А кузен Пьер очень многозначительно взглянул на них и стал объяснять дело.

— Этот зверек очень сердит на свое положение н очень скучает, — начал ей. — Сверх того, он очень неопытен. Из этого ясно следует, что его легко приманить какою-нибудь забавой к себе.

— Очень нужно нам всяких дураков приманивать, — презрительно промолвил граф Родянка и опять зевнул, точно зевота была задачею его жизни.

— Я не знаю, дурак он или умный, но мне он нужен, — сказал кузен Пьер. — Он, во-первых, мне передаст, любит ли его нареченная сестра своего мужа или не любит, счастлива ли она или нет, а, во-вторых, он передаст своей нареченной сестре, что я интересуюсь ею и жалею ее.

— Так он и станет ей это передавать, если он сам без ума от нее, — лениво заметил граф Родянка, пожимая плечами. — Вы упустили из виду его неопытность. Он разгорячится и все выскажет сестре.

— Какое ужасное коварство! — с комическим ужасом произнес Левчинов и захохотал.

— Это будет целый роман, — тем же скучающим и носовым тоном промолвил граф Родянка.

Кузен Пьер оскалил свои белые зубы.

— А знаете, ведь действительно было бы интересно увидать первые шаги этого зверька в нашем обществе. Смеху доставило бы много.

— А черт его знает, еще скандал какой-нибудь учинит. Это, кажется, грубая натура, — снова зевнул граф. — Пошло все это и нисколько не весело, — добавил он и помолчал.

— Вы сегодня куда? — спросил он у собеседников через минуту.