Господа офицеры
Шрифт:
Бывало, побегут люди спасения искать, а огонь вперед их по крышам забежит да дорогу им перегородит! Мечутся несчастные, куда бежать — позади пламя, впереди огонь? Да все ближе, ближе! Иные с отчаяния в колодцы прыгали да детей туда кидали — и там и топли. А те, что оставались, от огня отступали, покуда в пламя не упирались. И уж тут с двух сторон их жарить начинало — на живом человеке волосы в пепел крутились, одежда на теле загоралась...
И вот уж бьет, гудит набатный колокол, да поздно. Разве с такой бедой совладать! Горят избы, как спички. Вся-то Москва горит! И выбегая за пределы
Такая беда!
Вот и ныне не иначе как большому пожару быть!
Глядит народ на дым, что от Яузы встает, ноздрями гарь тянет да истово крестится!...
И солдатики, что куда-то по своим служилым делам шли, тоже оглядываются, крестом себя обмахивают.
— Сгорит Москва-то! — тихо шепчет кто-то подле Карла. — Ой, беда, беда!...
И все-то от пожара далекого к домам своим бегут, воду из колодцев про запас доставать, детишек будить да на всякий случай пожитки собирать.
Все, да не все!
У кого дом есть, тот к дому спешит, а иному и спешить некуда! Где их дом — за лесами, за долами да за кудыкиной горой!
Нет у солдата ничего, и спасать ему нечего. Разве только чужое добро.
— А ну, молодцы, бегом марш! — кричит капитан, на дым указуя. Потому как всем известен приказ Петров — буде где заметен станет огонь, — кидаться туда со всех ног, дабы первыми успеть и пожар тот дружно тушить зачать, а буде не станет такой возможности, то детишек, баб и стариков из огня спасать да туда, где тихо, силком волочь, а тех, что беду чужую в пользу себе оборачивают, скарб их с пожарищ таща, тех непременно хватать, жестоко бить и в Тайную канцелярию доставлять, для учинения разбора и придания примерной казни!...
И уж нет Петра почитай как с год, а наказ его свято по всей Руси блюдется!
Побежали! Да не всяк как может, не гурьбой, а строем, в лад, как на марше!
Хлоп! Хлоп! Хлоп!... — стучат в такт подошвы.
— Эгей, там, впереди, наддай!...
А навстречу люд бежит, к бокам скарб прижимая, на дым оборачиваясь. Кто зазевался, того солдаты в стороны отбрасывают, на землю роняя, на чины и звания не глядя.
Вот уж и дышать стало трудно и пепел над улицей хлопьями закружил, будто бы снег, да только не белый, а черный — скоро сугробы наметет!
Вон он, пожар-то!
По леву руку избы горят — почитай сразу три десятка! С них-то пожар и пошел, на другие улицы перекидываясь! И уж вовсю пристрои дворца Лопухиных полыхают! Дворня с ведрами бегает, стены да заборы водой поливает, искры на земле ногами топчет, да только что толку, когда поверху уже крыша тлеет, синим дымком сочась!
Вдруг вспыхнула, затрещала сразу в нескольких местах. Теперь уж ничего не поделать — сгорит дворец.
— А ну, молодцы, айда избы разбирать! — приказывает капитан.
Разбились,
Солдаты с ходу подскочили да ну плетни ломать да заборы крушить, по которым огонь дальше пойти может. А где-то уж за избу взялись! Разом соломенную крышу снесли, как сдули, да по одному, топорами подцепляя, стали сверху бревна сбрасывать, куда подале их оттаскивая. Венец за венцом — и нет избы, толь камни, на которых она стояла, и остались! Не пройти теперь огню — не за что ему зацепиться, нет здесь ничего, окромя земли и камней! Только так пожар и можно остановить!
— Молодцы, ребята!
Солдаты скалятся — для них это потеха! Все лучше, чем плац ногами с утра до ночи месить, приемы ружейные отрабатывая!
— А ну, навались!...
Дернули разом, уронили вниз бревно, так что куры во все стороны брызгами сыпанули!
— Ой, родимые!... Вы бы не так — потише кидали, да бревнышки-то в одно место снесли! — кричит-причитает хозяин, для которого те бревна — последняя надежда, который из них надеется новую избу поставить да зиму в ней перезимовать...
А вот уж злодея, что чужое добро по избам шарил, волокут. Рожа вся в кровь разбита, руки плетьми висят, ноги одна за другую заплетаются. Солдаты его за тем делом словили да чуть там же не прибили! И поделом!...
И тут вдруг крик многоголосый!
— Барыня, барыня там! Сгорит, сердешная!
Пред дворцом Лопухиных челядь пляшет, причитает, куда-то вверх руками тычет!
— Там она, в оконце!
И верно, под самой крышей, в оконце, настежь распахнутом, кто-то мечется, кричит, руками машет. А чуть выше крыша огнем полыхает, и вниз огненным дождем головешки сыплются! И бревна верхнего венца тлеть зачинают!
Лестницу было приволокли, поставили, да она лишь до второго этажа достала. И уж ничего поделать нельзя — поздно!
— Сгорит барыня! Живьем сгорит!... — перекрестился кто-то рядышком.
— А ну, лей на меня воду! — кричит Карл, на землю соскочив.
— Куда ты, дурень, — сгоришь! — кричат ему.
Да хоть даже и сгорит — разве жалко жизнь такую!...
— Лей, говорят!
Плеснули на него из ведра, да тут же из другого. Задохнулся Карл — вода-то ледяная, колодезная. Обвисла на нем одежда, отяжелела, сапоги хлюпают... Кто-то набросил на него мокрую рогожку, чтобы от искр и головешек защитить.
Подскочил Карл к лестнице, которую мужики куда-то поволокли.
— А ну, ставь ее на место!
Опешившие мужики потащили лестницу на место. Прикрываясь от падающих сверху головешек, поставили, прислонили к стене, да тут же и разбежались.
— Неужто полезет?...
Ступил Карл на первую ступеньку да вверх побежал.
Вот уж и второй этаж! Огонь близок — руки так и ожигает! А тело ничего, тело оно сверху рогожкой прикрыто. И уж боязно дальше лезть, и хочется вниз спрыгнуть, да только видит Карл, голову задирая, как из окошка девица выглядывает, да уж не кричит, задохнулась, бедная, глядит на него, глаза таращит, а сама девочка совсем!