Господа офицеры

Васильев Борис

Впереди показался человек. Он явно ждал его, и Гавриил чуть замедлил шаги и расстегнул клапан кобуры.

– Не беспокойтесь, сударь, – по-французски сказал ожидавший, и поручик узнал Этьена. – Это всего лишь ваш покорный слуга.

– Я приказал покинуть расположение моей роты.

– Мы помним об этом. Но нам кажется, что следует выслушать и нас. Если и после этого вы укажете нам на дверь, мы уйдем.

Под деревом сидели Миллье и Лео, итальянца видно не было. Рядом лежали тощие волонтерские мешки.

– Наши богатства при нас, сударь, и мы ни на что

не претендуем, – сказал Миллье. – Но мы уважаем вас, командир, и нам бы не хотелось расстаться так, как мы расстались. Уделите нам пять минут, а потом решайте. Это будет только справедливо.

– Присаживайтесь, – сказал Лео, указывая на толстый обрубок дерева. – Я для вас приволок этот пень.

Он не привык к вежливости, говорил угрюмо, набычившись, и Гавриил сразу сел на предложенное место, вдвойне оценив услугу. При этом он, однако, держался настороженно, поглядывая по сторонам и положив руку на расстегнутый клапан кобуры: французы были вооружены. Миллье заметил его воинственную позицию и грустно улыбнулся.

– С нами нет четвертого, сударь, нет и не будет, поскольку нам с ним не по дороге. Не было его с нами и тогда, когда мы мирно храпели в корчме. Точнее, нас не было с ним, когда он не спал. Короче, сударь, до сегодняшнего дня, до вашего появления, мы трое ничего не знали об этом убийстве. Хотите – верьте, хотите – нет, но я говорю правду.

– Лучше верьте, – тихо сказал Лео.

Этьен подавленно молчал, изредка поглядывая на поручика. Гавриил дважды поймал его потерянный взгляд, застегнул кобуру и закурил.

– Нас много лет гоняли по всей Европе как бешеных собак, – помолчав, продолжал Миллье. – И если бы нас где-либо схватили, нам бы грозил неправый суд и бессрочная каторга. Нет, мы не убийцы, мы не совершили ничего противозаконного, потому что борьба за свободу всегда законна. Но руки наши чисты, сударь, мы не пачкали их убийством и не испачкаем никогда. Хоть мы и не аристократы, у нас тоже имеется честь, которой мы дорожим не меньше вашего. Скажу откровенно: если бы тот человек прижал нас к стене, мы бы сопротивлялись сколько могли, сударь, сопротивлялись бы до последнего, и никто бы не поставил нам этого в упрек. Но ударить ножом в спину – нет, сударь, нам это не подходит, и поэтому мы расстались с тем, кто это сделал.

– Я рад это слышать, господа.

– Но это не все, что мы хотели сказать, не торопитесь, командир, – усмехнулся Миллье. – Мы не просто беглецы, которые ищут, где бы им зацепиться и как бы им уцелеть. Мы сознательные борцы за свободу против любой тирании. Мы готовы защищать эту свободу с оружием в руках, не щадя жизни. Сегодня мы защищаем ее в Сербии, но не спрашивайте, где мы защищали ее вчера, и не интересуйтесь, где будем сражаться завтра.

– Мы – за справедливость, – негромко сказал Лео.

– Да, мы – за всеобщую справедливость, и во имя этой справедливости мы от многого отказались. Мы отказались от родины, от церкви, от государства, потому что и родина, и вера, и государство несправедливы к большинству и не в состоянии дать народам истинной свободы.

– А кто же в состоянии?

– Сам

народ, – негромко сказал Этьен. – Только народ может быть справедливым, и только он в состоянии обеспечить настоящую свободу. Любые привилегированные группы, будь то аристократия или буржуазия, прежде всего охраняют свои интересы. Свои, а не народные.

– Утопия, – вздохнул Гавриил. – Извините, господа, но это из области фантазий. Никакая страна не может обойтись без армии, без полиции, без тюрем, судов, налогов, законов, наказаний и поощрений, – словом, без государства. А государство немыслимо без подавления чьей-то воли, без принуждения, подчинения, зависимости – одним словом, без служебной иерархии. А иерархия – это лестница, где стоящий выше всегда давит на стоящего ниже и не может не давить, даже если бы и хотел этого. Не может, потому что его в свою очередь давят сверху, не может, потому что он по долгу службы обязан заставлять работать тех, кто под ним, и, значит…

– Значит, справедливости вообще не может быть, – перебил Миллье.

– В абсолютном смысле – да, не может. Всегда будут существовать те, кто посчитает себя обойденным.

– Конечно будут, – согласился Этьен. – Мы не мечтаем о том, чтобы их вообще не было, – мы боремся за то, чтобы их становилось все меньше и меньше.

– Просто мы говорим о разных свободах, – сказал Миллье. – Мы говорим о свободе народов, а вы толкуете о свободе личности. И наша свобода совсем уж не такая утопия, как ваша, сударь. Мы за полную ликвидацию сословий, денег, религий и системы государственного угнетения. Мы хотели бы создать такое общество, где все были бы равны перед законом, где у всех были бы равные возможности и равные условия жизни. Но это далекая мечта. А пока, сегодня, мы хотим помочь Сербии сбросить турецкое иго, только и всего.

– Я тоже хочу этого. Мы расходимся в деталях, а это несущественно.

Французы переглянулись. Лео облегченно рассмеялся и крепко хлопнул себя по бедрам.

– Если это не так существенно, то, может быть, вы отмените свой приказ? – спросил Этьен.

– Я верю вам, – сказал поручик, вставая. – Кажется, ваш шалаш еще никто не занял. Мне остается только предупредить, что в строю я не признаю дружеских отношений.

– Это мы поняли, – улыбнулся Этьен.

– Минуточку, командир! Пока мы не в строю, такую хорошую сделку надо бы спрыснуть. Достань-ка бутылочку, сынок. Ту, заветную, что я припрятал до добрых вестей.

4

– Я сам солдат, – улыбаясь, говорил Хорватович. – Я глубоко уважаю боевой пыл молодых людей, но я знаю моих сербов лучше, чем знают их русские: не только ночью, но и днем они вяло идут в огонь. Они еще не солдаты, они крестьяне; они умеют стойко защищаться, но не умеют хорошо атаковать.

– Мы подадим им пример, – сказал Олексин.

– Русских и так пало слишком много на этой земле, – вздохнул полковник.

– Но, господин полковник, нельзя же допустить, чтобы турки достроили укрепления, – сказал Брянов. – И вам тоже должно быть понятно, что наш упреждающий удар…