Господин Гексоген
Шрифт:
Он увидел здесь нескольких молодых генералов ФСБ, занимавшихся борьбой с терроризмом, политической оппозицией и аналитикой. Здесь был именитый телеведущий, который отличался резкой и оригинальной манерой – всегда слыл подопечным магната Зарецкого, но после смерти последнего легко, словно нарядная крылатая мушка, перескочил с подломленного цветка на другой, такой же медоносный и сладкий. Тут были политологи конкурирующих направлений, жарко и беспощадно уничтожавшие друг друга в телевизионных баталиях, но здесь, у самолета, собравшиеся в дружную стайку. Среди гулявших, чуть особняком, с видом некоторого превосходства, прохаживался известный «политтехнолог», слывший за «серого кардинала», творца дворцовых интриг. Некоторые издали кланялись Белосельцеву, некоторые подходили и пожимали руки. Одних он
Сквозь открывшиеся ворота на территорию аэродрома, с затихающим выдохом сирены, меркнущим фиолетовым лучом «мигалки», влетали машины. Из переднего джипа, распахивая и не закрывая двери, высыпала охрана, в раздутых пиджаках, с рациями, с тонкими проводками, уходящими сквозь ушные раковины в глубь черепов. Из второго ослепительно черного лимузина вышел Избранник, маленький, легкий.
Все собравшиеся, увидев Избранника, потянулись к нему, словно к магниту. Избранник улыбался им всем, и никому в отдельности. Здоровался со всеми сразу, прижимая руку к груди, глядя сквозь них в далекие пространства, где блуждали лучи и синие тени. Лишь один Гречишников приблизился к Избраннику, обменялся рукопожатием, что-то негромко, наклонившись, говорил ему. Тот тихо внимал, улыбался, послушный, согласный со всем наперед, но Белосельцеву издали чудилась в Избраннике странная отрешенность, невнимание к тому, о чем говорит Гречишников. Словно эти слова не имели для него смысла, а смысл имели блуждающие сквозь тучи лучи осеннего солнца, поджигавшие на далеких лесах красные и желтые пятна.
– Наш-то Избранничек входит во вкус. Еще не Президент, а летает на президентском самолете. Вот и охрану себе сменил. Сам, говорят, подбирал. – Копейко усмехался, словно прощая баловнику его детские шалости. – Надо пригласить к себе начальника охраны и положить ему второе жалованье, из наших рук. Так будет легче охранять, – хмыкнул Буравков, и оба они шагнули сквозь толпу, расположившуюся по силовым линиям на разном расстоянии от Избранника. Белосельцев остался один, наблюдая, как с борта могучего спецсамолета с надписью «Россия» спускается летчик.
– Виктор Андреевич, – услышал за своей спиной Белосельцев. Оглянулся – перед ним стоял Кадачкин, круглолицый, синеглазый, с белесыми офицерскими усиками, отросшими после их последнего свидания. В его ухе, на прозрачной пластмассовой скобке, был укреплен миниатюрный микрофон с едва заметным, скользнувшим за ворот проводком. – Слушай меня внимательно и делай все, что я тебе скажу. – Он улыбался так, словно не приказывал Белосельцеву, а любезно расспрашивал о здоровье. – Сейчас мы сядем в машину, уедем отсюда, и ты не будешь меня ни о чем расспрашивать. А только верить мне, как своему другу, который уже два раза спасал тебе жизнь. Считай, что это третий раз. Так же улыбаясь, он направился на стоянку. Усадил в зеркально-черную «ауди» Белосельцева, сам сел за руль. Ловко вывернул со стоянки, удаляясь от многолюдной свиты, все еще окружавшей Избранника. Кивнул, как знакомому, постовому у ворот, выкатил на шоссе. Быстро достиг главной, переполненной машинами трассы, но помчался не к Москве, а в противоположную сторону. Очень скоро свернул к обочине.
– Теперь ты выйдешь и двинешься пешком до автобусной остановки. Иди не быстро и, если можешь, прихрамывай. И приклей себе, пожалуйста, это, – он вынул из кармана пластиковый прозрачный пакетик с искусственными усами. Извлек волосяной пучок, помог прилепить Белосельцеву на верхнюю губу. – Через несколько дней я тебя отыщу.
Высадил Белосельцева на обочину и умчался вперед, сливаясь с проблесками стекол, хромированными бамперами, пропадая в туманной гари шоссе.
Белосельцев, повинуясь приказу, изумляясь в себе той покорности, с какой последовал настояниям Кадачкина, неторопливо побрел вдоль шоссе, мимо неоглядного летного поля, огороженного бетонной стеной, обгоняемый ревущими трейлерами, шелестящими лимузинами, слыша хлопки горячего дымного воздуха. Казалось, он повиновался старинному другу Кадачкину, дважды спасшему его от погибели, но на самом деле он повиновался крохотной жаркой корпускуле, мерцавшей где-то
Он услышал хриплый дрожащий рокот, словно чьи-то огромные руки, напрягаясь, рвали грубые домотканые холстины. Рокот усиливался, перемещался за бетонным забором, удалялся к желтым пятнистым лесам, и внезапно все пространство взревело, задрожало, словно силачу удалось разодрать жесткую мешковину, и над серой бетонной изгородью из пожухлых трав взлетел огромный белый лайнер с надписью «Россия». Сбрасывая прозрачную гарь, стал медленно подыматься, удаляясь вдоль сырых осенних рощ, распарывая на волокна бледный полог небес.
Белосельцев смотрел на уходящий самолет, в котором находился Избранник, удалявшийся в свое загадочное будущее, в таинственное перемещение лучей, облаков, пятен света и тени. Сидел у иллюминатора, глядя, как под льдистой плоскостью плывет доставшаяся ему страна, туманится бело-розовая Москва, окружая загадочным свечением очередного властелина. Но, быть может, уходящий самолет был пуст, не было в нем властелина, а в салоне, в удобном кресле, с пристегнутыми ремнями, перед стаканом пузырящейся минеральной воды сидела пластмассовая кукла с недвижным целлулоидным лицом, по которому пробегала световая рябь неба.
Белосельцев шагал, опираясь на посошок. Воздух, растревоженный взлетом, утих. Пустота поглотила лайнер, растворила его в потоках света среди синих, блуждающих туч. Вновь раздался хрустящий звук. Из металлических хрипов и рокотов над бетонной оградой поля, вдоль красно-желтой лесной бахромы взлетел второй самолет, длинноносый, с отведенными упругими крыльями и секущим килем. Белосельцев испуганно замер. Ему захотелось упасть на землю, зарыться в обочину, скрыться в жухлых бурьянах, чтобы всевидящие, ищущие глаза Гречишникова не различили его из неба, не послали ему сверху разящую смерть. Самолет шел грозно, тяжко, переполненный злом, груженный всеми пороками мира. В белом фюзеляже, как в капсуле, был запаян «Проект Суахили», сосредоточены жестокие, управляющие миром силы. Белосельцев почувствовал слабый укол под сердцем, словно пробивался наружу пузырек волшебного света. Заметил слабую вспышку под крылом самолета, будто корпускула света, как лазерный прицел, совместилась с воздушной целью. Из-под крыла вырвалось маленькое облачко дыма. Разрасталось, как цветная капуста, выталкивало из себя красный длинный огонь. Самолет летел, распуская следом огромный волнистый шарф пламени. Тянул его вдоль леса, задирая вверх нос. Раскалывался надвое, вышвыривал в воздух огромные пышные клубы дыма. Проливал на землю жидкий огонь. Громкий хлопок откупоренной бутылки долетел до шоссе, и пока звучал этот тугой сочный звук, обломки самолета косо, горящим мусором, валились к земле, рушились в леса, и оттуда, из осенней желтизны, поднялся черный ком гари, долетел гул взрыва.
Машины останавливались на шоссе. Водители и пассажиры вставали из салонов. Смотрели, как в небе расползаются три пышных дымных облака. Белосельцев стоял, опершись на посох.
Эпилог
Самолет с Избранником летел на юг, почти безлюдный, с белым стерильным салоном, где пустовали ряды одинаковых кресел, которые обычно занимала многочисленная свита. Теперь в хвосте разместилась только охрана, десяток здоровяков с короткими стрижками, некоторые из которых стянули с тугих плеч пиджаки, оставшись в белых рубахах с ременными портупеями.
Избранник, отделенный от них, находился в переднем салоне. Откинулся на кожаном удобном диване перед лакированным столиком, поглядывая в круглый иллюминатор. Внизу, чуть затуманенная, перламутровая, проплывала страна, – ее обширные нагорья и реки, неоглядные пашни и разноцветные, разукрашенные осенью леса, едва различимые деревни и задымленные города. За голубоватой толщей прозрачного воздуха, среди гарнизонов и заводов, железных дорог и проселков, храмов и тюрем жил утомленный народ. Избранник думал, что теперь ему придется управлять этим народом. Угадывать его бессловесные чаяния, навязывать ему свою волю, одновременно исполняя безымянную волю народа, которая в нем, правителе, обретет свое осмысленное проявление.