Господин Гексоген
Шрифт:
По галерее катились волны ужаса. Людей сгребало туда, где, бездыханный, оплакиваемый вдовой, лежал Граммофончик, и вокруг мелко поблескивали брызги разбитого хрусталя. Мэр, узнав о случившемся, мчался к месту смерти. Торжество превратилось в трагедию. Яркий, царственно задуманный праздник обернулся ужасной смертью. Эта смерть наполняла его затею мрачным смыслом, бросала на него черную тень. Он представлял, как назавтра по всем телеканалам будут показывать мертвого Граммофончика и его, Мэра, дирижирующего светомузыкой, подымающего бокал шампанского. Злые комментаторы станут намекать, кому была выгодна эта смерть. Глубокомысленно приводить случаи, когда князей приглашали в Орду и там убивали. Рассказывать о давнишнем
Он прорвал круг, обступивший мертвеца. Наклонился, убеждаясь, что благородная душа покинула бренное тело. Сквозь приоткрытые губы Граммофончика сочилась малиновая пенка.
– Где врачи?.. Скорую!.. Реанимацию!.. – выкрикивал Мэр беспомощно, понимая, что лежащему на полу Граммофончику нужна не капельница, а лопата могильщика. – Моего личного врача Шапиро!..
– Какое несчастье! – ахал находящийся тут же Астрос. – Минуту назад он был совершенно здоров, чувствовал себя превосходно!
– Да где же врачи, черт возьми! – зло шипел Зарецкий. – Все предусмотрели – лобстеров с Борнео, дерево манго из Африки, девок из парижских борделей, а врача нет!.. Идиоты!..
Снаружи, вдоль набережной, засверкало фиолетовой вспышкой, и к подъему на мост подлетели машины.
– Наконец-то!.. Врачи!.. – Толпа отхлынула, освобождая пустой коридор, в котором должна была появиться бригада врачей в белом, с саквояжами и носилками, на бегу извлекая шприцы и спасительные инструменты. Но в пустом прогале, меж деревьев и наряженных дам, вместо белоснежных врачей появились люди в черном, – в дырчатых масках с розовыми жуткими прорезями, в которых воспаленно горели глаза. Грохоча башмаками, держа в руках тяжелые автоматы, они промчались по галерее, опрокидывая кадки с тропическим деревом, туда, где лежал покойник. Четверо из набегавших, издавая хриплые, парализующие волю крики, набросились на Астроса и Зарецкого, грубо и ловко вывернули им руки, набросили блестящие наручники. Поддернули вверх, так что у Астроса лопнул рукав, а Зарецкий испустил тонкий птичий крик боли. Грубо понукая, поволокли к выходу. Другие, в черных, натянутых на голову чулках, зыркая свирепо глазами, держа наготове автоматы, отгоняли людей стволами. Пятились, жарко дыша красными, процветшими сквозь черную ткань губами. Ломали бутсами ветки упавшего экзотического дерева.
Все длилось минуты. Мэр, пораженный, не закрывая рта с фиолетовым, распухшим от ужаса языком, лепетал:
– Что случилось?.. Кто виноват?.. Я был далеко, не видел!..
Гости, напуганные автоматчиками, шарахались, бились о стеклянные стены, как залетевшие в комнату птицы. Какая-то дама истерически визжала, колотила кулаками в прозрачную оболочку, желая выброситься в ночную реку.
Когда все немного поутихло, и женщины тревожно жались к своим мужчинам, а те по мобильным телефонам вызывали охрану, и мертвого Граммофончика перенесли куда-то за кадки с деревьями, и Мэр, стараясь вернуть себе бодрый и властный голос, громко требовал в мобильник: «Директора ФСБ, и немедленно!», когда на галерее установилась зыбкая тишина – снаружи, на набережной, вновь вспыхнули голубые мигалки.
Все отшатнулись, ожидая вторжения черных, как черти, фигур. Но вместо них легкой, бодрой походкой, почти пританцовывая, не касаясь земли, появился Избранник. Шел по озаренной галерее, ладный, приветливый, улыбаясь, внушая успокоение и надежду. Дочь устремилась навстречу этой улыбке, цветущая, дышащая силой и красотой. И пока они сближались, по чьей-то неведомой воле ударила громкая музыка, радостно-звонкая, брызжущая. За стеклом, в синей пустоте московской ночи, на Крымском мосту зажглась ослепительная надпись «Президент» – полыхала бриллиантами, завивалась струями огня, трепетала торжественно
Через день Белосельцев был вызван в «Фонд», где его поджидал Гречишников. Ему казалось, что линии кабинета, контуры мебели, оси симметрии, пропорции оконных рам были смещены, выгнуты, как на снимке, сделанном длиннофокусной оптикой. Пространство кабинета было искажено, пол и потолок не были параллельны друг другу. Гречишников сидел с расплюснутым, суженным лбом и неестественно раздвинутыми губами. То ли в голове у Белосельцева от перенесенных перегрузок взбухла жила и деформировала зрительные центры, то ли здесь, в «Фонде», в силу неясных геофизических аномалий прошла искажающая волна и сморщила пространство.
– Ну как тебе вчерашний театр? Один спектакль в другом. Это и есть новая режиссура! Выше Станиславского! Выше Мейерхольда! Театр «Суахили» с элементами античного хора и итальянской комедии масок!.. – Гречишников смеялся, и лицо его казалось раздавленным, словно он вращался на бешеной центрифуге.
Белосельцев чувствовал на себе давление, какое бывает на борту вертолета, совершающего противоракетный вираж.
– Астрос в «Лефортово» держался как пленный Наполеон. Гордый, неприступный, скрестил на груди руки, отказывался говорить со следователем. Даже плюнул в Буравкова. Зато Зарецкий, понимая случившееся, валялся в ногах, плакал и умолял. Предлагал отступную в треть состояния. На что ему Копейко заметил: «Из вашего состояния вам оставлено ровно столько, чтобы можно было заказать у надзирателя туалетную бумагу»…
Красная площадь за окном необычно выгибалась, как округлая поверхность чешуйчатой металлической планеты, и башни Кремля, располагаясь на этой кривизне, заваливались в разные стороны. Казалось, вращение, породившее центробежные силы, смело с площади находившихся там зевак, и брусчатка пусто, жестоко блестела.
– Все огромное состояние олигархов – недвижимость, ценные бумаги, нефтяные поля, телевизионные империи, газеты, посреднические фирмы, банки – все это перешло в нашу собственность. Невидимая работа Копейко и Буравкова была направлена на то, чтобы реальным собственником их корпораций стали мы, участники «Суахили». Ты – один из участников. Ты имеешь в этом долю…
Белосельцев заметил, как по-новому, странно заглядывают в окно купола Василия Блаженного. Витые, ребристые, зубчатые, они словно поменялись местами. Одни из них выдвинулись, похожие на чалму раджи. Другие сместились, подобные булаве запорожца. Третьи, напоминавшие фантастический корнеплод, почти исчезли, показывая лишь один красно-золотой ломоть. И оттуда, от этих сместившихся куполов, исходила искривляющая пространство сила, гнула линии комнаты, раздвигала и плющила губы Гречишникова, притягивала к себе находящиеся в комнате предметы. Бутылка коньяка, рюмки, блюдце с лимоном готовы были оторваться от стола, унестись в окно и, как к магниту, прилипнуть к куполам.
– Если хочешь, возьми акции сибирской нефти… Очень доходны акции алюминиевых заводов… Большая ликвидность у нефтеколонок, сеть которых разбросана по Европе и Америке… Рекламный бизнес в телекорпорации Астроса больше, чем у Зарецкого, но тот начал скупать региональное телевидение, а там рекламный рынок больше… Кроме того, мы тебе предлагаем пост Председателя Совета директоров отличного крепкого банка, через который проходят деньги от торговли оружием и ядерными технологиями… Ты прекрасно поработал на «Суахили». И у тебя есть своя доля…