Господин исполнитель
Шрифт:
Белобрысый сутулый парень долго и тщательно перебирал бисерные пассажи в «Хороводе гномов», чем вызвал поощрительные аплодисменты публики. «Подумаешь, я в пятнадцать лет „Блуждающие огни“ играла, удивил, называется!»
Недовольство Юлии росло. Девчонка-подросток, раскачиваясь в стороны и запрокидывая голову с пышной гривой волос, изображала «Лесные сцены» Шумана.
«Господи, эти „сцены“ самой надоели, ещё здесь слушать…»
Юлия теряла терпение. В этот момент к ней подсел Влад, он был оживлён и светился от удовольствия:
– Юльк, скажи, хорошо играют? – заглянул
Оборвав фразу на полуслове, Кречетов вскочил в радостном возбуждении и не заметил раздражения жены. Капризно дёрнулось оголённое угловатое плечико. Красавица закинула ногу на ногу и вынырнула из-под чёлки, убрав телефон.
К роялю разболтанной походкой шёл паренёк, засунув руки в карманы широких брюк. Он сел на стул у рояля, потом развернулся к слушателям и сказал:
– А может, не буду я ничего играть? Все уже сто раз всё слышали. А?
Ему ответом была гробовая тишина – публика застыла в недоумении. Парень повернулся к роялю и принялся что-то негромко наигрывать, забыв про окружающих. Он крючком завис над клавишами, ритмично тряс головой, волосы прыгали в такт мелодии, казалось, и нос принимает участие в замысловатой импровизации. По залу разнеслись смешки детей и шиканье взрослых. Кречетов поднялся с места, наклонился к Добрышеву, что-то сказал ему и пошёл к роялю.
– Володя! – положил он широкую ладонь на плечо парня. В голосе Кречетова звенели металлические нотки недовольства. Володька идёт на розыгрыш, интригуя и без того ошарашенную публику.
Озорник, очнувшись, прекратил игру, повернул голову, рассеянно посмотрел на Кречетова:
– Вы что-то сказали?
– Володя, ты хотел нам сыграть Равеля, «Ночной Гаспар».
– А, да! Сейчас… Город призраков… – Володя неуверенно прощупал пальцами клавиши, устремив взгляд слепца в потолок. – Вот! Вспомнил!
Вытянув ноги и откинувшись на спинку стула, уникум повёл слушателей в путешествие по ночному потустороннему городу. Глаза его были закрыты. Движения головы повторяли движения рук по клавиатуре. Губы беззвучно шевелились, выдавая внутренние переживания. Тело пианиста подчинялось пульсации ритмов и настроению мелодии. Недвижное, загипнотизированное журчанием и плеском вод в «Ундине», в «Виселице» оно напряглось и повторяло колыхание повешенного в такт пустым аккордам. Обречённо звучал далёкий колокол на одной повторяющейся ноте под нервными пальцами, наводя жуткую тоску.
Влад встал со своего места и шагнул в сторону Юлии. Он махнул ей рукой, приглашая перейти из дальнего угла сюда, ближе к чудаку-вундеркинду. Он хотел, чтобы они могли поймать его гениальное перевоплощение в невероятного, мистического Скарбо, пугающего не только детей.
Однако Юлия никак не отреагировала. Она сидела, плотно обхватив себя руками, напряжённая, как струна, и злилась: «Что он меня, специально сюда привёл, чтобы уколоть “Гаспаром” [1] ?!» Не забыть, как измучил её этот музыкальный шедевр и как в конце концов она вынуждена была отказаться от этого произведения Равеля.
1
Имеется
– Юля! – шёпотом позвал Влад.
Произошло неожиданное. Молодая женщина вскочила и побежала к выходу, громко стуча каблуками по начищенному паркету. К груди она судорожно прижимала сумочку. Длинная широкая юбка развевалась, подобно шлейфу королевы.
Ираида Львовна, поднявшись со своего места, в замешательстве теребила в руках листок с программкой.
Кречетов кинулся вдогонку за женой.
– Отстань! – отмахнулась Юлия сумочкой от мужа и выскользнула в фойе.
Владислав Александрович аккуратно, очень аккуратно прикрыл дверь за супругой и развернулся к публике с обворожительной улыбкой:
– Извините, вернёмся к нашим делам.
Сто тысяч кошек скреблись у него на душе.
Надрывные хохочущие звуки невидимого злого духа Скарбо заполняли овальный концертный зал – горбатая тень гоблина металась за роялем.
Глава 4. Кризис жанра доктора Ольшанского
Михаил помнил предложение Кречетова, сделанное на крыльце композиторского дома, но всерьёз к нему не отнёсся, – подумал, мало ли что скажет мужик по пьяни, пусть даже преподаватель от Бога! Москва и провинция – две разные галактики.
Дела закрутили Михаила, не давая опомниться после поездки. Так сложилось, что именно теперь он, как всякий нормальный человек в его возрасте, переживал «кризис жанра»: ему надоело однообразие работы заведующего отделением детского санатория. Раздражало, что, как младший школьник, он не может сделать шаг влево, шаг вправо: потому что не имеет права, если это противоречит спущенной «сверху» инструкции. Его натура требовала бурной деятельности.
Он давно заменил в своём отделении сгнившую сантехнику на сверкающую импортную. Обеспечил дежурных медсестёр удобной формой и бытовыми удобствами – от электрических чайников до вращающихся современных кресел на посту. Ревнители устоявшихся традиций шептались о финансовых источниках для всей этой «красоты».
Ходили слухи о сокрытых платных услугах, вымогательствах с родителей и даже интимной связи с главной бухгалтершей управления здравоохранения. Несмотря на слухи, в ординаторской появился новенький плоский телевизор. Для чего? А чтоб сон не сморил дежурного врача в тёмную нудную ночь.
Завотделением Ольшанский Михаил Евгеньевич упрямо противостоял беспросветной тупости родителей: каждое посещение они набивали тумбочки именно тем, что отправляло их чад прямиком в больницу. Целыми тележками вывозили медсёстры в мусорные контейнеры бутылки с пепси и колой, трескучими пакетами чипсов, сухариков и солёных орешков. Доктор был неумолим: