"Господин мертвец"
Шрифт:
– Испытаю сожаление, - сказал Дирк, - Вы – хороший солдат, Генрих, и ваша смерть была бы мне неприятна.
– Польщен.
– Испытывать горечь или чувство утраты – не в моих силах.
– Благодарю и на том.
– Вы сегодня необычайно желчны, Генрих. И подавлены. Немного зная вас, могу предположить, что дело здесь не в обычном бездействии.
– Не обращайте внимания, обычная траншейная хандра, - Крамер махнул рукой, на мгновенье утратив выправку, сделавшись просто уставшим человеком в лейтенантском мундире, - А впрочем… Все равно ведь и до вас дойдет. Держите, ознакомьтесь.
Он вытащил из планшета лист бумаги, неровно смятый и немного испачканный, как если бы его касались многие руки.
–
Дирк распрямил листок на узком столе наблюдательного пункта, машинально отметив, что бумага весьма неплоха. В германской армии даже приказы кайзера печатали на куда худшей.
Странное послание содержало в себе отпечатанное в хорошей типографии изображение в одну краску и не очень длинный абзац текста. Текст заинтересовал Дирка больше – отчасти из-за того, что изображение было предсказуемым.
«Солдат! – гласил текст на пристойном, против ожидания, немецком, - Тебя обманули. Война, на которой гибнут твои братья, и на которой в любой момент можешь погибнуть ты сам, это ложь и обман. Глубоко в тылу фабриканты оружия штампуют миллионы винтовок – для таких же обманутых, как ты. В теплых дворцах сытые министры пишут приказы о наступлении, которое завтра же захлебнется кровью – для таких же голодных и израненных, как ты. Твои товарищи, понимая суть этого обмана, складывают оружие, не желая сражаться на чужой войне. Им на смену штабы шлют мертвецов, выкопанных из солдатских могил. Те, кто были обречены погибнуть за чужую ложь, даже после смерти не могут обрести свободу. Забирая у них душу, тоттмейстеры кайзера делают из них кровожадных чудовищ, пожирающих человеческое мясо в тщетной попытке победить в уже проигранной войне. Разлагающиеся трупы в военной форме маршируют по полю боя. Быть может, завтра к ним присоединишься и ты. Помни, что воюя за чужую ложь, даже после смерти ты не обретешь свободы. Бросай оружие и с честью сдавайся в плен, вне зависимости от звания – французское командование обещает тебе уважение, горячую еду, тепло и спасение. Сохрани свое тело и душу!».
Рисунок выглядел фрагментом батального полотна, изображенным умелой, хоть и поспешной, кистью. Схематически изображенные траншеи легко угадывались в изломанных зигзагах, тянувшихся во всю ширину листа. Кустистые разрывы снарядов были чересчур жидки, должно быть, художнику не часто доводилось бывать под настоящим артобстрелом. Зато пехотинец в германской форме, замерший в самом центре, был изображен со всей тщательностью и вниманием к деталям. Стоптанные сапоги, гранаты на ремне, вещмешок, винтовка… Не было только лица. Из-под ржавого, в дырках, пикельхельма скалился мертвыми глазницами пустой череп с выкрошившимися зубами. Оттого, что глазных яблок у черепа не было, он, казалось, заглядывал прямо в лицо смотрящему. Что, в сочетании с жутковатой ухмылкой, производило должное впечатление.
– Ну как? – сдержанно поинтересовался Крамер, следивший за его реакцией.
– Недурно. Их агитаторы быстро учатся. А кисти мне уже знакомы.
– Приходилось видеть?
– Несколько раз. Картинка та же, текст другой. Раньше было что-то про тоттмейстеров, которые пируют, как вороны, на поле боя, выхватывая друг у друга куски мертвечины… Слишком много поэзии. Этот образ определенно лучше.
– Рад, что вам понравилось, - Крамер принял листок обратно, сложил его, как если бы собирался убрать в планшет, но вдруг резко смял его и швырнул под ноги, - Этой поучительной литературой французы снабдили вчера половину полка. Агитационные снаряды.
– Быстро среагировали. Наверно, держали наготове. Вот и пригодилось.
– Конечно. Я приказал сжигать эту дрянь не глядя, но вы же знаете пехотинцев… Все равно будут тащить – на папиросы, на бинты… Не уверен, что
– И не пресечете. Французы – большие любители наступить кому-то на больную мозоль. К сожалению, даже если держать их подальше, больная мозоль от этого не исчезнет. Мне только интересно, что сказал на счет этого оберст фон Мердер?
Лейтенант Крамер неопределенно мотнул головой, но ничего не сказал. Лишь отвел взгляд в сторону.
В последнее время им редко удавалось поговорить. Лейтенант Крамер после того дня, когда тоттмейстер Бергер освободил душу Лемма, уже не так часто забредал в расположение «Веселых Висельников». Дирку оставалось только гадать, что было тому причиной. Отвращение к тоттмейстеру Бергеру, который, не моргнув глазом, отдал своего мертвеца на заклание? Угрозы фон Мердера относительно дружбы с мертвецами?
Дирк не заговаривал об этом, а Крамер со своей стороны тоже не спешил вступать в беседу. Для лейтенанта было бы лучше и вовсе тут не появляться, чего он не мог не понимать. Но все же он приходил. Изредка, обычно под вечер, раз в два-три дня. Если Дирк бывал свободен, они просто сидели в наблюдательном пункте «листьев», поглядывая на французские позиции в перископ, болтали о какой-нибудь ничего не значащей ерунде или вспоминали фронтовые истории, которых у каждого было припасено более чем достаточно. Время здесь текло по-особенному, и исчислялось не в часах и в минутах, а в иных, не предусмотренных древним Хроносом, единицах. Бывало, что чья-то жизнь и смерть укладывались в минуту. Бывало, какая-нибудь никчемная мысль занимала час.
– Слишком тихо, - руки Крамера, как намагниченные, постоянно тянулись к «цейсу» и подолгу не выпускали его, - Совершенно не французская манера. Галльский темперамент я хорошо выучил, не один месяц был для этого. Французы всегда суетятся, как голодные вши на кальсонах, даже если загнать их пулеметами в самую глубокую дыру, они и там будут виться, не находя места. Ложные удары, контратаки, ловушки… А тут словно переморозило всех… Такое ощущение, ждут чего-то.
– Чего же ждут французы?
Лейтенант лишь пожал плечами.
– Со мной они редко делятся своими соображениями. Но, мне кажется, что затевают что-то.
– С чего бы такие выводы?
– Можете считать интуицией. Я часто околачиваюсь на переднем крае, коротаю время за перископами. И заметил, что в сумерках над французскими позициями как будто бы больше дыма. При свете дня они, конечно, таятся, не жгут. Но когда солнце садится, немного заметно… Походные кухни. Или пуалю от испуга стали жрать в пять раз больше, или их там прибавилось. А если прибавилось – значит, долго не усидят. Значит, намеренно молчат, проверяя нашу выдержку, не сунемся ли сгоряча в атаку. Но если они решили пробрать этим фон Мердера, могут не стараться. Старик решил остаться на этом клочке земли до тех пор, пока самого не снесут в могилу. А что узнали ваши мертвые пташки?
– Мейстер мне тоже не докладывается, Генрих. Но наш «Морри» сообщает, что птицы обнаружили довольно большое количество грузовиков во французском тылу. Передвигаются по ночам, хорошо маскируются, но у наших птичек зоркий глаз… Наверняка французы получают подкрепление.
– Паршиво, господин унтер.
– Так точно, господин лейтенант, - в тон ему ответил Дирк, - Настанет момент, и попрут наши французы, как тесто из кадки… А нас тут – две трети полка да потрепанная рота. И голое, как фронтовая шлюха, поле за спиной. Сейчас все смотрят на юг, там сейчас все решается. Все резервы югу, и все силы югу. Никто не думает про север. Никто не понимает, что стоит лопнуть здесь – и не будет больше никакого юга, и никакого севера, а будет то же дерьмо, что было весной восемнадцатого. Одна лишь арт-батарея «Смрадных Ангелов» майора Крэнка километрах в двадцати позади, и те долго не продержатся…