Господин Пруст
Шрифт:
— Ах, Селеста, я вас так люблю!
С ним я чувствовала себя иногда матерью, а иногда ребенком.
IX
ЧЕРНЫЕ НОЧИ ПАРИЖА
Несомненно, война намного упростила наши отношения с г-ном Прустом, точно так же как способствовала и коренной перемене его жизни в сторону уединения, разбросав многих прежних друзей. Если бы не война, хоть он и не забывал бы о деле всей жизни, я думаю, все-таки не смог бы отказаться от искушения бывать в своем круге. Но праздники, приемы и званые обеды закончились. Загородные дома всех светских дам закрылись, а иногда стали военными госпиталями. В самом Париже было уже неприлично
Брат г-на Пруста находился в качестве хирурга на передовой в Вердене, где организовал первый фронтовой операционный блок. Однажды снаряд разорвался прямо там, где он оперировал раненых, и за храбрость его произвели в капитаны, чем г-н Пруст очень гордился, хотя сильно боялся, как бы с братом чего не случилось.
Смертельной опасности подвергались теперь все те, с кем он в молодости разделял радости жизни. Больше других г-н Пруст издавна любил композитора Рейнальдо Ана, который благодаря родственникам мог бы остаться в тылу, но сам просился на фронт; он писал, что сочинил среди разрывов и свиста пуль песню для своего пехотного полка, и солдаты охотно поют ее. Г-н Пруст очень беспокоился за него, как и за всех других.
— Вот видите, Селеста, — говорил он мне, показывая их письма, — на них сыплются пули, а я сижу здесь.
Во второе лето войны погиб один из его кузенов, а еще до этого двое близких друзей, которые послужили ему как бы зеркалами для героя его романа, кавалера де Сен-Лупа. Первым погиб в конце 1914 года граф Бертран де Фенелон. Сначала г-н Пруст надеялся, что он попал в плен, и напряженно следил за всеми поисками; только в марте 1915-го по найденным документам и фотографиям удостоверились в его смерти. Он узнал об этом из газет и очень горевал.
Другой его близкий приятель, Гастон де Кэллаве, погиб не от пули — в могилу его свела несчастная любовь, но не в этом дело. Среди потока похоронных извещений для г-на Пруста это было еще одним ударом, обрекшим его на тягостные воспоминания.
Но хотя в Париже и прекратились светские приемы, тем не менее оставалось еще немало людей, с которыми при желании можно было видеться, например, в светских ресторанах. Тем более что уже много говорили о его вышедшей книге, и появились новые знакомства, а когда г-н Пруст хотел куда-нибудь пойти, его не останавливало ни позднее время, ни какие другие обстоятельства.
Я понимаю, как будут восприняты мои слова о том, что для этого требовалась некоторая смелость. Кажется, что было такого особенного по сравнению с опасностями для солдат на фронте? И все же я вспоминаю один случай из того времени, когда немцы начали бомбить Париж и по ночам город погружался в абсолютную темноту.
Однажды г-н Пруст собрался к поэту Франсису Жамму, который одним из первых похвалил его книгу «В сторону Свана» [3] . Жамм жил довольно далеко, у площади Инвалидов. Поскольку мой муж был на фронте, г-н Пруст уже не располагал «своим» такси, и я пошла найти для него машину; в темное время сделать это оказалось не так-то легко, а пока я занималась поисками, он еще и нервничал, ожидая меня в квартире. Но еще до его возвращения началась вдруг стрельба по воздуху, то ли против цеппелинов, то ли против аэропланов. Я сильно испугалась и страшно за него беспокоилась, как он сможет возвратиться домой.
3
Традиционно неправильный перевод названия «Du c^ot'e de chez Swann», которое буквально означает:
Спустившись в подвал — второй и последний раз — я вдруг услышала звонок у парадной двери и сразу же побежала по черной лестнице в квартиру, чтобы успеть встретить его. Он вышел из лифта спокойный, улыбающийся и очень довольный.
— Ну, что, Селеста, вы меня ждете? Но все-таки вам лучше сейчас же спуститься в подвал. Будьте добры.
Я стала возражать, что мне это совершенно ни к чему, тем более и он не спустится из-за дурного воздуха и пыли. Но он настаивал, и пришлось идти в подвал. Там уже были консьерж Антуан и его жена, дрожавшие от страха, и я подумала: «Если уж в нас попадет, то все равно где, и лучше задыхаться наверху, чем внизу». Когда я поднялась в квартиру и высказала ему это, он только рассмеялся, а я стала убирать снятую им одежду — шубу, перчатки... но, дойдя до шляпы, невольно вскрикнула: на ее полях было полно маленьких железных кусочков, упавших с неба от стрельбы по воздуху. Я сказала ему:
— Сударь, посмотрите, сколько набралось железа! Значит, вы не ехали на такси? Неужели вам не страшно?
— Нет. А чего бояться, Селеста? Да и само зрелище было очень красиво.
И он стал описывать свет прожекторов и разрывы снарядов, отражавшиеся в Сене. Потом рассказал, что провел приятный вечер у Франсиса Жамма. Потом встретил Тристана Бернара, который немало его позабавил, а под конец, рассудив, что в такую ночь все равно не найти такси, отправился домой пешком.
Это было настолько не похоже на него, что я спросила:
— Как же вы решились, сударь, и как вам удалось отыскать дорогу?
Он улыбнулся.
— Вашими молитвами Господь послал мне ангела-хранителя как раз на площади Согласия.
И рассказал, что площадь была совершенно пустынна и совершено темная, но к нему подошел какой-то человек.
— Может быть, он уже шел за мной и заметил мою неуверенность, потому что путь освещался только разрывами снарядов. И он сказал мне: «Похоже, вы сбились с пути? Хотите, я провожу вас? Вам куда?» Я назвал бульвар Османн, и мы отправились, продолжая разговаривать. Он спросил, что я делаю посреди ночи, и я объяснил, что был в гостях у приятеля. Мы прошли по улице Буасси д'Англа до отеля «Крийон» и бульвара Малерб. Там он помог мне перейти на другую сторону и распрощался.
Здесь г-н Пруст прервал свой рассказ и, внимательно посмотрев на меня своим острым взглядом, продолжал:
— И, знаете, Селеста, если уж все рассказывать... похоже, это был просто бандит. Я сразу понял, но не показывал вида до того самого момента, когда мы сталирасставаться. Поблагодарив его, я сказал: «Позвольте спросить вас, а почему вы на меня не напали?» Вот буквально его слова: «Что вы, сударь! На такого человека...»
Он был очень горд этим.
В его отношении ко мне тогда было какое-то странное противоречие. С одной стороны, заботливость, когда он настаивал, чтобы я пряталась в подвал во время налетов. Он говорил:
— Я вам велю, идите туда, Селеста, ведь, случись что, это будет на моей совести перед вашим мужем, которому я обещал беречь вас. Неужели вам не приходило в голову, если мы загоримся от бомбы, то сгорим с этой пробкой, как факел?
А когда я возражала, что не хочу спускаться в эту дыру и уж лучше поджарюсь вместе с ним, он мягко отвечал:
— Ну, я тут не в счет, я совсем болен, да и все мои труды будут уничтожены. А вы еще молоды.
И в то же время у него не было чувства опасности, и ему казалось вполне естественным посылать меня среди ночи на затемненные улицы, не думая, что я все-таки женщина.