Господин с кошкой
Шрифт:
А завтра, кстати, у художника Паши день рождения. Сестры туда идут, но Зою не берут: «У тебя и одежды-то нормальной нет! Сиди учи уроки, целка!»
Сидит Зоя, горько плачет. Вдруг входит фея. Взмахнула рукавом, платье превратилось в свитер, колготки – в рваные джинсы, а парчовые туфельки – в разношенные кеды.
Дальше все как в сказке было: Паша только с ней одной танцевал и обнимался, а потом сестры рассказывали: «Там одна такая телка была, Пашка на нее конкретно запал, но потом она вдруг свинтила, он даже нажрался со злости».
Так она три раза ходила, и в последний
Все думали, что он просто так говорит. Но он на полном серьезе присматривался к проходящим мимо ножкам.
Однажды идет Зоя Ложкина из института, а Паша навстречу, в тоске ее левую кеду на шнурке вертит. Зоя говорит:
– Молодой человек, а это случайно у вас не моя туфелька?
– Гы! – говорит Паша. – Ты-то здесь при чем, отличница?
А Зоя вытащила из портфеля правую кеду и ему протянула. Он сразу все понял, обнял ее и закружил. И повел к себе. Потом они поженились.
Тут приватизация и реформа. Предприятие Ураганликвидировали, товарищ Ложкин из важной номенклатуры стал скромным пенсионером, членом КПРФ. Мачеха уехала в Израиль к своей двоюродной (а ведь скрывала, скрывала!).
Но зато художник Паша стал богатый и знаменитый. Добрая Зоя простила своих злых сестер и выдала их замуж за преуспевающих галеристов.
Голова
никто не знает главного секрета..
Одна знакомая парикмахерша рассказывала:
«Я тогда молодая была и работала в одной ведомственной парикмахерской. В закрытой, в общем. У меня стригся один академик, военный химик, еще совсем нестарый, страшно засекреченный, не имею права фамилию сказать. Андрей Иванович звали, вот. И была у нас любовь. Приезжал ко мне, отпускал машину, а у меня был такой вроде салон с комнатой отдыха, для массажа и косметики, ну, мы закрывались, ну и… (смеется). Чего такого? Он нестарый еще мужчина, а я молодая и красивая. Замужем, замужем, ну и что, жена же не собственность мужа, слава богу. Муж мой шофер был, Коля. Он как раз возил этого академика, Андрея Ивановича. Вот так совпало. Жизнь это вообще сплошное совпадение. Иногда ужасные совпадения бывают. Вот, например, ехали на машине Андрей Иванович и его помощник Зиновий Петрович, я его тоже стригла, кстати говоря, и мой Коля за рулем, мчались осенью по дождю – и разбились. Коля насмерть, Зиновий Петрович насмерть, а Андрея Ивановича врачи буквально по кусочкам собрали. Год по больницам, а я, главное, не могла его навестить, ну кто я такая, я только плакала, мужа потеряла, любимого человека потеряла, спасибо, работу не потеряла (плачет).
Вот год прошел, другой начался, вдруг дверь открывается – господи, твоя воля! Андрей Иванович. Живой-здоровый. С палочкой. Шарфик шелковый на шее.
– Здравствуй, Нина, – говорит.
– Здравствуйте, – говорю как дура. – Стричься будем?
Бросились друг к другу, обнялись – и сразу в комнату отдыха. Я дверь закрыла,
Я решила, что мне почудилось от переживаний, а Андрей Иванович говорит:
– Правда, Нина, правда. Успех советской медицины. Мою драгоценную секретную голову пришили к телу мужа твоего Николая. Вот я живу и работаю. Только я на самом деле не работаю ни черта. Одна видимость. Потому что советская медицина не знает главного секрета. Что не мою голову спасать было надо, а Зиновия Петровича. Потому что он, мой скромный референт, кандидат наук, и был самой главной головой нашего НИИ и вообще всей нашей секретной отрасли…
Потом Андрей Иванович умер все равно».
Лет через пять я рассказал эту историю одному знакомому трансплантологу. Он долго хмыкал и кашлял, но в конце концов сказал:
– Эта Нинка-парикмахерша его пасла от Комитета. Она тут же доложила. Проверили. Оказалось, правда насчет этого Зиновия Петровича. Ну а потом, как водится, внезапное отторжение тканей. А наш отдел расформировали.
Обстоятельство времени
я встретил вас, и все былое
Один мой знакомый художник, Сева Шатурин его звали, очень хотел быть старше. В школе завидовал ребятам из шестого класса. Даже на восьмой засматривался. Тогда он еще не знал, что у него талант к рисованию. А когда поступил в художественную школу на все пятерки, то сразу стал воображать себя студентом.
Потому что ему нравились старшие девочки. Что-то в них было другое. Серьезное, настоящее. Прически. Походка. Ноги без пупырышек и царапин. Даже ногти лучше, чем у малышни. Крепкие, как миндальный орех. Когда в школьной раздевалке его случайно обдавала взглядом старшеклассница, он потом полчаса в себя прийти не мог.
В институте у него появилась любовница, сильно старше. Бывало, ребята у него спрашивают по поводу вечеринки, почему он опять один пришел:
– А чего ты свою девочку от нас прячешь?
– Девочку… – снисходительно усмехался Сева. – Старик, это взрослая женщина!
Он приходил к ней только днем, она никогда не раздевалась совсем, холодные серьги торчали в ее твердых ушах, все было быстро и аккуратно, без глупых слов и лишних поцелуев, но он все равно гордился. Взрослая женщина,понимать надо. И ценить.
Потом он женился. Первая жена была на пять лет его старше, вторая на год, а третья на четыре дня, а это уже не считается.
То есть Сева приходил в норму. Тем более что он оказался довольно успешным художником, и вокруг него вертелись разные люди. В том числе молодые и красивые журналистки, искусствоведки и художницы. Ничто человеческое не было чуждо Севе Шатурину, и он помаленьку стал как все. Ну, как большинство. Становясь все старше и старше, он все чаще и чаще говорил своим юным подругам: