Господин следователь 9

— Пришел в сознание — уже хорошо, — услышал я голос доктора, так похожего на Абрютина.

И что, долго он мне повторять станет? Сам знаю, что хорошо. Лежал я в коме три года, словно кабачок на грядке, теперь начинаю приходить в себя и вновь становиться человеком. А ведь такая интересная жизнь была! Захолустный Череповец и я, с орденом святого Владимира. Делом интересным занимался. Расследовал уголовные дела. Невеста, похожая на мою Ленку.

При мысли о Ленке стало муторно на душе. Бросила, значит, меня.Но эта девочка —

юная врачиха, похожая на Аньку, сказала, что она два года навещала жениха, впавшего в кому. С точки зрения здравого смысла — она права. Время уходит, а выйдет ли из комы жених, неизвестно. Понять-то можно, но все равно, обидно.

— Иван, ты глаза-то не закрывай. Моргни.

Ну, раз так хочется доктору — моргну. Да, а почему я опять Иван? Только что Дмитрием был.

Открыв глаза увидел обеспокоенный взгляд. И это оказался не взгляд моего лечащего врача (или, кто он там?), а моего друга. Врачи, разумеется, умеют смотреть в глаза пациентов с сочувствием, но это профессиональное сочувствие, а здесь настоящее. Родное, можно сказать. Точно, надворный советник Абрютин. Вряд ли врач в больнице нацепил на себя старинный мундир, да еще и ордена с медалями.

Так что, не умчался я в свой 21 век? Выходит, что и нет. Не знаю, хорошо это или плохо. Потом подумаю.

— Дозвольте, ваше высокоблагородие? — спросил чей-то голос. Кажется, здешнего урядника Серафима Макаровича — Я в госпитале лежал, а потом при нем же в санитарах полгода служил.

Меня приподняли и усадили, прислонив к какому-то бревну. Кто-то что-то задел и мне опять стало больно. Не так, чтобы терять сознание, но чувствительно.

Я зашипел, стараясь удержать в себе нехорошие слова.

— Вы, ваше высокоблагородие, ругайтесь, — посоветовал урядник, ощупывавший мою руку. — Ругайтесь, вам легше станет.

— В следующий раз, — пообещал я.

— Типун тебе на язык, — с серьезным видом сказал Абрютин. — Ты лучше сейчас ругайся, чтобы следующего раза не было.

— Рука задета, а кость нет. Мякоть. — доложил урядник.

— Мякоть — это ничего, — утешил меня исправник, потом встревожился. — А пуля где? В груди? А почему крови нет?

— Никак нет, в крест попала. Сейчас руку перевяжу.

В крест? В смысле — в орден? Или в нательный? Если в нательный, так она мне его внутрь вдавила.

Услышав, что пуля все-таки не во мне, стало легче. Вот, что доброе слово-то делает! Скосив глаз на свой левый бок, заметил, что мой орден слегка покорежен, сдвинул его и увидел дырку в мундире. Осторожно, опасаясь, что сейчас ткну в рану, просунул руку за борт сюртука, пощупал… Ну ё-моё!

Я вытащил на свет божий отцовские часы. В крышке вмятина, в которой застряла…пуля. Зачем-то потряс. Услышал, что внутри все звенит. Не иначе — разбитое стеклышко и детали. Мать твою-перемать!

Похоже, выматерился вслух.

— Иван, ты чего? — не понял вначале исправник. Увидев мою утрату, выдохнул: — Ну, Ваня, сам не представляешь, как тебе повезло! Он же с трех саженей стрелял. Верно, порох подмоченный был, а иначе бы насквозь прошибло.

— Ага, повезло, — пробурчал я. — Этот гад отцовский подарок загубил.

А где, кстати, беглец?

— Так вон он лежит, — кивнул Абрютин. — Слышишь, как воет?

Я приподнял голову и увидел, что на земле, лицом вниз лежит связанный за локти Опарышев. Он и на самом деле выл, как голодная собака.

— Никак спятил? — предположил урядник.

Кто его знает? Может, и на самом деле спятил, а может и нет. Но, вероятней всего, сошел с ума. В здравом уме еще никто не пытался убить исправника.

Рука болела, а заодно и грудь. А еще слегка побаливала голова. Хотя, какая связь головы и туловища с рукой?

Интересно, сломанные ребра есть или нет? Вздохнув поглубже, попытался определить самостоятельно. Кажется, если имеются сломанные ребра, должен быть кашель с кровью. Или необязательно с кровью? Надо бы флюорографию сделать, тогда точно определят. Где у нас рентген есть поблизости?

Ага, рентген тебе… До изобретения рентгена еще несколько лет, а до внедрения рентгеновских аппаратов лет тридцать, а то и больше. А вот остался бы в больнице из 21 века, так и рентген бы сделали, и УЗИ, и томографию мозга. Мозг, вроде, не поврежден, но кто его знает?

— Сейчас мы тебя к старосте отвезем, — пообещал Абрютин. — В Ольхове земская больница есть, а за врачом я уже послал.

Закряхтев, как старый старик, опираясь на Василия, я встал. Вроде и ничего, ноги держат. Как сумев, под ручку (правую) с Василием Яковлечивем, доковылял до нашего тарантаса. Опять-таки, с чужой помощью взгромоздился на сиденье. А вроде и ничего. Все, конечно, болит, но терпимо. Не тошнит, значит, мозги на месте, голова не кружится.

— На, хлебни, — протянул мне исправник фляжку. — Только не увлекайся.

Фляжка-то урядника. Увлекаться не стану, но глотну.

О, тепленькая пошла. В том смысле — что на душе потеплело и в башку стукнуло. Захотелось еще, но лучше не стоит. Возвращая емкость исправнику, предложил:

— Так может, сразу до Череповца? Уж, как-нибудь за четыре часа доедем, а там кому-нибудь и сдамся. Пусть даже Федышинскому, если он руки помоет.

Отставной статский советник неплохо управлялся с лечением в Паче. Помню, как он пользовал мальчишку, напоровшегося на зубья бороны. Авось, раненую руку мне не отрежет.

— Нет, дружище, — покачал головой исправник. — Тебе день-другой отлежаться нужно. И не доедем мы за четыре часа. Шесть клади, а то и больше. Я сегодня Смирнова с урядником в Череповец отправлю — пусть они дезертира в каталажку везут, а сам с тобой побуду. И тебе веселее, и мне спокойнее.

Меня определили в дом старосты, уложили на лавку в горнице. Я бы и сам лег, но все старались облегчить страдания раненого. Привели, так сказать, двери передо мной открывали. Дай полицейским волю, они бы меня на руках внесли. А я, вроде бы, уже и оклемался. Рана, конечно, зудит, грудь побаливает, но все терпимо. Иной раз, после тренировок и хуже было. Пропустишь удар в грудь — болит так, словно тебя пьяный мерин лягнул.