Господин следователь. Книга 2

Шалашов Евгений Васильевич

— Сурово, — оценил я жестокий нрав жителей села Коротово.

— Это точно, — согласился пристав. — В наших краях так панов польских казнили, которые в Смутное время народ грабить приходили. Потом, кое-где, конокрадов подобным образом стали наказывать. Бывало, что злодей под корнями, несколько дней помирал. Стонал — на крик уже сил не было.

— И что с мужиками, из-за которых вы в Коротово ездили?

— А ничего, — хмыкнул пристав. — Собрали тамошних крестьян, заставили дерево снова подкоренить, а труп — он под корнями словно жеваный стал, велели по-человечески похоронить, на кладбище. Мужиков бы по старому

времени перепороть, чтобы дня два сесть не могли, а мы им по зубам дали и отпустили. Судебный следователь — тогда Окружной суд в Устюжне был, даже дело открывать не стал. В суд тащить некого, зачем бумагу переводить?

— В России лесов хватает, бумаги много, — жизнерадостно сказал я. — Но коли дело открыто, станем работать.

— Так вы следователь, вам виднее, — дипломатично отозвался Ухтомский, давая понять, что и мне не стоит связываться с глухим делом.

— Антон Евлампиевич, как старый и мудрый, скажи-ка мне, молодому и глупому — зачем мужики покойника на видном месте оставили?

— Думается, они так нарочно сделали, — высказал свое мнение пристав. — Был бы конокрад свой — из соседней деревни, а хоть из уезда — они бы его так закопали, что и собаки не сыскали. А здесь человек чужой, может, он не один был? Убили, да посередине деревни оставили, чтобы другим неповадно было — вот, мол, что будет.

Логично. Правильно мужики сделали, но самосуды у нас отменила еще «Русская правда».

В покойницкую съездил, посмотрел на убитого. Лучше бы ограничился заключением господина Федышинского о том, что смерть наступила в результате многочисленных травм и переломов. Заключение длинное, но, если коротко — перебит позвоночник, сломаны ребра, руки и ноги.

Впечатление, что по парню проехал трактор. Лицо превращено в кровавое месиво — где родинка? Нос курносый? Может, и был. Но волосы русые, рост… Два аршина с четвертью, это сколько? Похоже, что в мертвеце метр шестьдесят- метр шестьдесят пять? Будем считать, что совпадает.

Надеюсь, бессонницей мучиться не стану.

К мертвому конокраду я теплых чувств не питал, мои собственные корни из будущего (кроме отца-офицера и деда строителя, все предки крестьяне) призывали отнестись к поступку мужиков с пониманием. И как историк помнил, что в деревне могли отнестись с сочувствием к грабителю, даже убийце, но конокрада живым не отпускали. Как рассуждало крестьянское общество? Грабитель грабит не от хорошей жизни, убийца — это плохо, но все бывает, а конокрад заведомо обретает на нищету, а то и на смерть семью, а то и не одну. Хуже конокрада лишь поджигатель.

Свои крестьянские корни и прежнюю профессию лучше не вспоминать. Здесь я судебный следователь, поэтому стану докапываться до истины. Не дело, если народ примется подменять собой государство. За это нужно наказывать, не за убийство.

[1] «Утро стрелецкой казни» Василием Суриковым уже написано, а «Боярыня Морозова» нет. Илья Ефимович Репин уже создал картину «Иван Грозный и сын его Иван», но это произошло как раз в год «попадания» ГГ в Череповец и здесь о ней пока неизвестно. «Незнакомки» И. Крамского тоже еще нет.

[2] Правильно, никто не пустит. А Русского музея, куда будут переданы картины, еще нет.

[3] «Фуэнте Овехуна» — пьеса испанского драматурга Лопе де Вега, написанная по мотивам исторической хроники. Жители

селения «Фуэнте Овехуна» ( «Овечий источник»), возмущенные произволом своего сеньора, взбунтовались и убили его. Власти провели расследование, подвергли крестьян пыткам, пытаясь установить зачинщиков преступления, но жители отвечали, что убийца — Фуэнте Овехуна. Никого не казнили.

Глава третья

Деревня Борок и ее обитатели

— Иван Александрович, а почему ты без ничего? Без плаща или хоть рогожи какой? — удивленно воззрился на меня Ухтомский.

Я хмуро отмахнулся. Выходил из дома — дождя не было, потом полилось, словно из ведра. Добежал до полицейского участка, где меня ожидали пристав и городовые Смирнов с Егорушкиным, с которыми поедем в Борок. Все трое, поверх шинелей, облачены в плащ-накидки с капюшонами.

— Не, ваше благородие, промокнете, — покачал головой Смирнов, словно я сам об этом не знаю. — Надо было хоть рогожу какую взять.

Что делать, если у меня ничего нет? Ни плаща нет, ни зонтика даже. Судебным чиновникам, в отличие полицейских, накидки не положены. Можно бы самому купить охотничий плащ, вроде того, в чем ходит мой сельский коллега Литтенбрант, но до сих пор не собрался. Опять-таки — надобности не было. Мне для начала хотя бы башлыком обзавестись. Октябрь уже не жарко, а скоро зима. Не силен я был в тонкостях форменной одежды чиновников, не задумывался, каково ходить в фуражке по холодам? Сейчас осознал, что хреново. Пальто с меховым воротником у меня есть, но зимние шапки для нашего брата не предусмотрены, чтобы спасти уши и голову, чиновникам положено в зимнее время носить башлыки — что-то вроде теплого съемного капюшона. Беда, что в Череповце его не купить. Здесь можно сшить (как говорят — построить) мундир, шинель и пальто, тебе стачают любую обувь (хоть на манер французской!), а вот фуражки и башлыки приходится заказывать в Новгороде или Санкт-Петербурге. Надеюсь, со временем местные предприниматели развернутся, откроет мастерски по изготовлению нужных чиновникам предметов гардероба.

— Надо было хоть что-нибудь с собой взять, — продолжал причитать Смирнов.

Чего терпеть не могу, так подобных причитаний. Все мы задним умом крепки, а говорить — надо было так сделать, а не этак, раздражает.

— Что я возьму? Зонтик или капор женский? — огрызнулся я. — Ты мне помочь чем-нибудь можешь? Если нет, то помалкивай и радуйся, что своя голова сухой останется. И задница заодно.

Пока воспитывал городового, что старше меня в два раза, пристав Ухтомский успел открыть шкаф и вытащить из него серый сверток. Развернув его, продемонстрировал плащ-накидку.

— Новехонькая, — сообщил пристав. — Берите, Иван Александрович, пригодится.

— Вот, спасибочки Антон Евлампиевич, — обрадовался я, накидывая плащ. Показалось, что теплее стало. — Верну в целости и сохранности.

— Не вздумайте! — замахал руками Ухтомский. — И денег не предлагайте, обижусь. Подарок это. У меня таких штуки три, не знаю, куда девать. Выдают раз в пять лет, я еще прежние не сносил.

Выехали двумя колясками. На первой мы с приставом, на второй городовые. Пока двигались городом — еще ничего, но на выезде, как перебрались через реку Ягорбу, дорога стала похуже, но ехать можно. Но как свернули, вместо дороги пошла грязь и сплошные лужи.