Господин следователь. Книга 4
Шрифт:
Про белых медведей — это я помню, а когда про гитару сказал? Наверное, обмолвился. Гитара, в моем представлении, музыкальный инструмент, на котором здесь играют сельские акушеры и писари. В крайнем случае — пьяные гусары.
И зачем я такое сказал? Никогда не был гитаристом. Немножко умею тренькать, так потому, что мама учила. Не эта, что жена вице-губернатора, а та, оставшаяся в прошлой жизни. А мама когда-то заканчивала консерваторию, готовилась к музыкальной карьере, но угораздило ее выйти замуж за лейтенанта. И вся карьера свелась к преподаванию в школе, да в организации кружков самодеятельности. Конечно, она предпочитала иные музыкальные инструменты, но гитара — штука демократичная и ее можно отыскать везде.
Гитара красивая, наверняка вышла
— А что спеть?
— Иван Александрович, позже споете, когда Великий пост закончится, — нервно заявила Ксения Георгиевна.
— Ну, коли пост, то можно спеть что-нибудь соответствующее, — сообщил я, проверяя — настроена ли гитара? Все в порядке. — Поэтому я вам исполню молитву. Правда, написана она французским поэтом, а на русский язык кем-то переведена.
— Пока Земля еще вертится, пока еще ярок свет,
Господи, дай же ты каждому, чего у него нет:
мудрому дай голову, трусливому дай коня,
дай счастливому денег… И не забудь про меня.
Пока Земля еще вертится, Господи, — твоя власть! —
дай рвущемуся к власти навластвоваться всласть,
дай передышку щедрому хоть до исхода дня.
Каину дай раскаянье… И не забудь про меня.
Я знаю: ты все умеешь, я верую в мудрость твою,
как верит солдат убитый, что он проживает в раю,
как верит каждое ухо тихим речам твоим,
как веруем и мы сами, не ведая, что творим!
Господи, мой Боже, зеленоглазый мой!
Пока Земля еще вертится, и это ей странно самой,
пока ей еще хватает времени и огня.
дай же ты всем понемногу… И не забудь про меня[2].
[1]Это не намек на моего соавтора! Кстати, в моей семье имеется швейная машинка «Зингер» аж 1886 года! Служила еще прабабушке. Сейчас стоит у моей сестры, та собирается оставить внучке. Машинка неубиваемая. Единственный случай, когда понадобился ремонт — выпал челнок и на него наступили ногой. Простите, не удержался.
[2] Булат Окуджава. Молитва Франсуа Вийона
Глава двадцать первая
Господа офицера!
Присяжный поверенный Антон Степанович Топильский — молодой и амбициозный адвокат, прибывший из Петербурга отстаивать интересы бывшей гувернантки, рассчитывал на легкую победу. На первом судебном заседании в его взоре прямо-таки читалось — провинция, край непуганых медведей и недалеких присяжных заседателей с длинными ушами. Оправдание подзащитной — это как за папиросами сбегать, а там шум в газетах и, как следствие — укрепление своего положения в когорте российской адвокатуры. Разумеется, любому присяжному поверенному лестно, если его фамилию станут упоминать рядом с именами Плевако, Урусова, Александрова и Холева. Кто-то еще был, не упомню, но фамилии Топильского твердо помню, что не встречал. Вполне возможно, что у Антона Степановича имелся такой шанс, но он его не использовал.
Не учел господин Топильский некоторых особенностей русской глубинки и менталитета населения.
В принципе, присяжный поверенный действовал верно. Для начала он потребовал отвода прокурора, должного вести обвинение во время процесса. Чисто формально Топильский был абсолютно прав. Эмиль Эмильевич Книсниц, подписавший обвинительное заключение в отношении госпожи Зубовой, не должен был одновременно выступать на суде как обвинитель. Прямого запрета на этот счет нет, все зависит от решения председательствующего суда. У нас ж все по патриархальному. Коронный суд — это председательствующий и два непременных члена. Только людей в Череповецком Окружном суде не хватает, каждому приходится бывать в разных ипостасях. Бывали случаи, когда и прокуроры, в отсутствие судей (кто-то вдруг заболел или срочно отъехал), в суде заседали. Говорят, что и моего предшественника, покончившего с собой, припахивали,
Лентовский пошел навстречу пожеланиям защиты, объявив перерыв на три дня, чтобы новый обвинитель — товарищ прокурора Лазаревский, сумел ознакомиться с делом.
Топильский отбыл в гостиницу, а присяжные заседатели, деятельность которых никто не оплачивал, с полчаса материли столичную штучку. И я их прекрасно понимаю. Это в столице присяжные живут в городе, а коли перерыв случился, так взял извозчика и поехал домой, а у нас? Им же теперь придется либо возвращаться домой, тратить время и деньги на дорогу туда и обратно, либо искать место для проживания. Ладно, если родственники в городе есть, а если нет? Конечно, никто не рассчитывал, что процесс продлится один день, но теперь понятно, что он не уложится и в неделю. А кто виноват?
Возможно, в больших городах народ спорит и дерется, отстаивая свое право посидеть в суде, послушать речи прокуроров и адвокатов, принять судьбоносное решение, но только не здесь, не у нас. Где в Череповецком уезде отыскать достаточное количество людей, имеющих в собственности не меньше 100 десятин или доход в размере свыше 200 рублей в год? Имелись, разумеется, и такие, вот только почетная обязанность быть присяжным гражданского энтузиазма у населения не вызывала.
Списки составлялись, метался жребий. А что потом? А вот потом, некоторые из несознательных подданных империи — и не только крестьяне или купцы с мещанами, но даже дворяне старались «отмазаться». Вон, недавно Лентовский показал прошение от потомственного дворянина Чихачева, просившего избавить его от исполнения обязанностей присяжного вследствие неизлечимости его болезни — старости, из-за которой ему «запрещено докторами находиться продолжительное время в помещениях, где вследствие накопления большого числа людей легко портится воздух», а также «необходимо соблюдать самый аккуратный образ жизни» и запрещено «предпринимать далекие поездки при тряской и плохой дороге».
Купец второй гильдии Высоцкий предъявил справку от врача, что у него «воспалился 3-й и 4-й пальцы на ноге», поэтому присутствовать он не может.
Так что, присяжных следовало холить и лелеять. А защитник с первого дня настроил против себя тех, кому он должен был понравиться.
Замена обвинителя, помимо недовольства присяжных, повлекла за собой еще один фактор, сыгравший против подсудимой. Товарищ прокурора коллежский асессор Лазаревский Сергей Иванович, назначенный обвинителем, в Череповец приехал недавно, сменив уволенного Виноградова. До этого Лазаревский служил в Вологодской губернии и, соответственно, наших раскладов, а также симпатий и антипатий не знал. Это Книсниц покойного Сомова не слишком-то уважал, да и я, когда передавал дело Эмилю Эмильевичу, выразил восхищение Зуевой — вот, мол, конечно, женщина совершила убийство, но заслуживает уважения! Не сомневаюсь, что «заразил» своим мнением и прокурора. У Книсница не было причины симпатизировать Зуевой. Но в тоже время, у него не было причины относиться плохо к Любови Кирилловне. В обвинительной речи он, разумеется, все бы сказал по делу, но именно что по делу — без пафоса, и без апеллирования к чувствам.
Безусловно, судебный следователь и прокурор должны быть бездушными и безучастными. Но мы тоже люди. Поэтому, с точки зрения объективности правосудия, на дело об убийстве Сомова нужно посмотреть свежим взглядом, не замутненным симпатиями-антипатиями.
А что увидел «свежий взгляд» нового обвинителя, ознакомившись с делом? Разумеется, умышленное убийство, совершенное с заранее обдуманными намерениями. Вон, даже за пистолетом съездила. А то, что барышня решила защитить свою честь, это уже дело десятое. Если каждая несправедливо уволенная гувернантка начнет стрелять в бывшего работодателя, то что же тогда начнется? К тому же, убили не простого помещика и дворянина, а Предводителя уездного дворянства! Пусть и не политическое, а уголовное преступление, но все равно, в уездных масштабах Предводитель — фигура!