Господин Великий Новгород (сборник)
Шрифт:
Быстро распахнулась дверь, и в светлицу вошел атлетического сложения богатырь. Он был весь залит железом, тяжелый меч тащился с боку, другой, обнаженный, он держал под мышкой, на левом локте был поднят шлем, наличник шишака был опущен.
– Чур нас! Чур нас!
– заговорили вполголоса гости, сочтя явление это за сверхъестественное.
– Аминь, рассыпься!
– произнес громким голосом кудесник, устремив на вошедшего свои странные глаза.
– Я не дух, а человек, а потому ты сам рассыпешься у меня
– Что же ты за наглец, - сказал ободрившись Фома, - что незваный ворвался в мои ворота, как медведь в свою берлогу? В светлицу вошел, не скинув шишака своего, и даже не перекрестился ни разу на святые иконы. За это ты стоишь, чтобы сшибить тебе шишак вместе с головой.
– Очнись, Фома! Я больше тебя помню Бога и чаще славлю всех Его угодников, - возразил незнакомец.
– С тобой расчет буду вести после, а теперь хочу поговорить с этим паном.
Он указал на Зайцевского.
Последний попятился спиной к стене.
– Я не помню, не знаю, не слыхал и не видывал тебя никогда, проговорил он с дрожью в голосе.
– Порази тебя гнев небесный и оружие земное. По крайней мере узнаешь ли ты этот меч, который был покинут тобой в ночь битвы на Городище. Ты первый показал хвост коня своего москвитянам и расстроил новгородские дружины. Этот меч, я сам узнал недавно, принадлежит тебе.
– Если бы ты сказал это мне не здесь, я бы скорей умер, а не снес этого и зажал бы рот твой саблей, я бы изломал в груди твоей этот меч, лжец бесстыдный!
– с бешенством заговорил Зайцевский.
Он понимал, что это обвинение для него страшно, так как все проклинали ляха, расстроившего стройные ряды новгородцев и погубившего все дело.
– Лжец, я лжец?!
– заревел богатырь.
– Смотри, изувер, чье имя вычеканено на клинке?
С этими словами он схватил его за шиворот и потащил на середину светлицы.
– Прими же твое от твоих!
Он взмахнул над Зайцевским его собственным мечом.
– Пощади!
– взмолился он задыхающимся голосом.
– С условием, сознайся, что тебе принадлежит этот меч...
– Сознаюсь, только отпусти меня!..
– Еще одно слово, отступись от Настасьи...
Зайцевский молчал.
– Умри же!..
– Отступаюсь!..
Богатырь выпустил пана, который быстро улепетнул в открытую дверь, куда уже ранее, воспользовавшись переполохом, успел улизнуть Зверженовский.
Фома, услыхав признание Зайцевского и увидав его позорное бегство, подошел к неизвестному.
– Я благодарен тебе, храбрый витязь!
– сказал он, протягивая свою руку.
– Ты вырвал с корнем худую траву из моего поля.
Витязь опустил в руку его перстень.
Фома вздрогнул.
– Больше чем друг - брат! Требуй, по условию от меня что хочешь.
–
Неизвестный открыл наличник.
– Желанный мой, ты жив!
– воскликнула радостно Настасья и, забыв стыд девичий, бросилась ему на шею.
– Сокол ты мой ясный! Золотые твои перышки!
– заговорила старуха и начала также обнимать его.
Фома соединил руки своей дочери и... Чурчилы.
Нужно ли говорить, что это был он?
XXVIII. Признание посольства Назария
Павел косой, возвратившись из Ливонии, успел только навестить свое любимое Чертово ущелье и перешел соглядатаем к московскому воинству.
Через Павла великий князь узнал о голоде в Новгороде и спокойно ожидал его сдачи, зная, что недостаток в съестных припасах переупрямит новгородцев.
Со стороны осаждавших не было ни одного неприязненного действия, они наблюдали только, чтобы ни один воз с провиантом не проехал в город, и, таким образом, осажденные, кроме наступившего голода, не терпели никаких беспокойств, расхаживали по своим стенам, изредка стреляли из пищалей и, сменясь с караула, возвращались к своим домашним работам.
Наконец, 4-го декабря, прибыл в ставку великого князя владыко Феофил с той же свитой, но получив тот же ответ, печально возвратился домой.
В тот же день подступил к Новгороду царевич Данияр с воеводой Василием Образцем, Андреем старшим и тверским воеводой.
Они расположились в монастырях: Кириллове, Андрееве, Ковалевском, на Дерявенице и у Николы на Островке.
Город сжали еще более.
Услыхав о прибытии новой рати, Феофил на другой день прибыл опять к великому князю бить усердно челом.
Иоанн, которому надоела уж нерешительность новгородцев, принял его холодно и сурово спросил:
– Долго ли ты, отец святой, будешь разгуливать из стороны в сторону: я опасаюсь, что твоя излишняя приверженность к отчизне не была бы сродни вреду.
Феофил вздохнул и ответил:
– Государь! Мы признаем истину посольства Назария с Захарием.
Он не в силах был договорить. Его голос оборвался, и он замолк.
– Тем лучше для вас!
– сказал улыбнувшись Иоанн.
– Что же ты хочешь от нас теперь, государь?
– робко спросил Феофил. Сними осаду и дай нам передохнуть.
– Я хочу властвовать в Новгороде, как в Москве!
– лаконически отвечал Иоанн.
– Дай нам прежде поразмыслить об этом. Новгородцы решились пожертвовать своей жизнью за свободу, трудно заставить их повиноваться...
– Ослепленные глупцы!
– воскликнул князь.
– Да разве они теперь свободны? Разве они не в моих руках!
Феофил удалился, получив три дня на размышление.
Между тем, по наказу Иоанна, прибыло псковское войско и расположилось в селе Федотине и в Троицком монастыре на Варяже.