Господин военлёт
Шрифт:
– Я принимаю извинения.
– Вы врач, наблюдавший прапорщика Красовского. Каким было его состояние на время ссоры с князем и последовавшей дуэлью?
– Прапорщик перенес тяжелую контузию, в результате которой утратил память. Она до сих пор не восстановилась.
– Это не помешало ему драться и стрелять!
– Контузии провоцируют нервные реакции!
– Ему рекомендовано употреблять спиртные напитки?
– Ни в коем случае!
– Но прапорщик употребил!
– Он не отдавал отчет! Повторяю: тяжелая контузия! Человек только
– Не сомневаюсь, господин Розенфельд! Суд удаляется на совещание!
– Господа офицеры!..
Грохот вставшего зала. Наступает томительное ожидание. Из зала никто не уходит. За моей спиной гул. Сергей повесил нос, корнет чувствует себя не лучше. Ничего не понимаю!
– Господа офицеры!..
Стоим. Председатель надевает очки, они нелепо смотрятся на холеном лице.
– …Рассмотрев обстоятельства дела, военный суд нашел корнета Лисицкого, поручика Рапоту и прапорщика Красовского по обстоятельствам дуэли, приведшей к смерти князя Бельского, невиновными!
Радостный ропот за спиной.
– Однако же…
Я ждал этого!
– В ходе судебного следствия неопровержимо доказано нанесение побоев прапорщиком Красовским покойному князю Бельскому. Вину прапорщика отягощает имевший перед этим постыдный случай пьянства. Какими бы благородными мотивами ни объяснялось поведение прапорщика Красовского, нанесение одним офицером побоев другому бесчестит не только того, кто побои получил, но и того, кто их нанес. Такой поступок не совместим со званием русского офицера. Руководствуясь Сводом военных постановлений… на основании статьи 42 Воинского устава о наказаниях подвергнуть прапорщика Красовского лишению офицерского звания, разжаловав его в рядовые. Постановление суда вступает в силу по конфирмации начальником корпуса…
Полковник снимает очки:
– Можете выписывать белый билет, господин коллежский асессор! Господин Красовский, вы возвращаетесь под родительский кров. Вы не принесли пользы Отчизне на полях сражений, так постарайтесь сделать это в тылу. Передайте батюшке, что на фронте катастрофически не хватает снарядов и бомб! Пусть выделывает их на своих заводах как можно больше!
Одобрительный гул в зале. Вон оно что! Господин полковник надавил на мораль. Просто наказать виновного при таких обстоятельствах – не комильфо. А вот указать ему место и выбросить из армии… Я буду ходить в подручных у фабриканта ближайшие пятьдесят лет?
– Господин полковник, разрешите просьбу!
– Что еще? – Он не скрывает неудовольствия.
– Прошу об оставлении меня в действующей армии!
– Чем будете ей полезны? Доктор уверяет, утратили память. Следовательно, все, чему вас учили…
– Доктор говорит правду. Однако, как изволили заметить, драться и стрелять я умею.
За
– Я доложу о вашей просьбе!
Занавес.
4.
Вход в блиндаж занавешен куском брезента, постучать невозможно. Кашляю:
– Разрешите?
Из-за брезента невразумительное бурчание. Решительно сдвигаю занавесь.
– Ваше благородие, вольноопределяющийся Красовский…
– Пашка!
Худощавый офицер вскакивает из-за колченогого столика и заключает меня в объятия. Стою в недоумении: или самому обнять, или все же блюсти субординацию. Выбираю второе.
– Господин прапорщик, смею напомнить…
– Ладно тебе! – Он отстраняется, на лице белозубая улыбка. – В школе прапорщиков койки рядом стояли, я буду чиниться?..
– Я разжалован в рядовые.
– Знаю! Вся крепость знает!
Это правда. Пока ехал из Белостока, раз десять остановили. Офицеры подходили и молча жали руку. В самой крепости чуть ли не демонстрация случилась. На площади перед управлением мне отдавали честь даже штаб-офицеры. Быстро здесь разносятся новости…
– Садись, рассказывай! – Он указывает на грубо сколоченные нары. Керосиновая лампа на столике мигает.
– Вы, наверное, и так знаете.
– Да что вдруг «вы» и «вы»? – недовольно бурчит хозяин блиндажа. – Как будто забыл!
– Смею напомнить, что действительно так.
Он смотрит участливо:
– Даже как меня зовут?
Киваю.
– Михаил Говоров! Ты звал меня «Майклом» на аглицкий манер.
– Рад видеть тебя, Майкл!
– И я тебя!
Отстегиваю от пояса и кладу на стол флягу. Гаванский ром, лично господин Розенфельд в дорогу снабдили. Коллежский асессор любит чай с ромом.
– На передовой сухой закон?
– Скажешь! – Он смеется и кричит в дверь: – Хвостов!
В проеме появляется солдат. Лицо плутоватое.
– Собери нам что-нибудь!
Хвостов исчезает, но скоро появляется снова. На столе утверждается кусок черного хлеба, луковица и кусок вареной говядины. Не густо.
– Пищу доставляют утром и вечером, – извиняющимся тоном поясняет прапорщик, он же Майкл. – Как стемнеет. Германская артиллерия простреливает подходы.
Поставив кружки, денщик исчезает. Разливаю ром, чокаемся.
– С возвращением, Пашка! Если б только знал, как я рад! Из нашего выпуска только мы остались. Да что мы! В роте я единственный офицер, исполняю обязанности начальника. Кто бы мог думать, когда нас выпускали?! Прапорщик командует ротой! – Он вдруг грустнеет. – Осталось полсотни нижних чинов, взвод по мирному времени…
Командовать взводом честь невелика – унтер-офицерская. Субалтерн-офицеры при командире роты – старшие, куда пошлют. Теперь один из них, правильнее сказать, единственный уцелевший, принял роту. Хорошее место, долго не задержусь. Пуля или снаряд. Короче служба с каждым днем, короче к дембелю дорога…