Господствующая высота
Шрифт:
— Так уговорились?.. Точка!
— Степан Захарыч, да у меня гора с плеч.
Губы сержанта сухо и презрительно скривились.
— Ладно, не мельтешись. Я на твои не зарюсь.
— Да на что зариться-то, Степан Захарыч? С чем приехал, — все при мне, а больше — ни-ни.
Степан Захарыч поднялся с лавки и, пронизывая Федора светлыми, колючими глазами, все еще недоверчиво сказал:
— Это как же так? Лентяя справлял?
Федор тоже встал.
— Работал… да только денег не брал… — Он поднял добрые голубые глаза и, не опуская их под строгим взглядом сержанта, вдруг
Степам Захарыч пристально и отчужденно глядел на Федора, словно изучая что-то на его лице, затем откинул голову и захохотал, обнажая желтые зубы с черными щербинами между ними.
— Ну, Федор, купил ты меня! Ведь и я, брат, голенький, табачку, и того не осталось. — Степан Захарыч вывернул карманы, откуда посыпались крошки хлеба и махорки. — Поработал я, может, и получше твоего. Банкаброш, сложнейшую машину, отремонтировал. В жисть так не трудился. А как стали об оплате говорить, я этаким гордым чертом: примите, мол, в подарок от Советской Армии. Да, видать, мы с тобой на одних дрожжах замешаны.
Федор с такой любовной преданностью глядел на Степана Захарыча, что если тот и сердился на друга за прошедшее, то теперь все растворилось без остатка.
— Что ж, — прибавил Степан Захарович, — надо нам другое дело искать. Пойдешь со мной?
Федор покачал головой:
— Нет, Степан Захарыч, дорогой мой сержант. Я уже нашел свою жизнь.
Степан Захарыч удивленно посмотрел на друга, затем взгляд его обежал комнату, где, казалось бы, все было попрежнему и вместе с тем едва уловимо проскальзывали какие-то перемены, как меняется всякое жилье со вселением нового человека.
— Ну что ж, — сказал он просто, — поздравляю, коли так…
Вечером Федор с женой проводили Степана Захарыча на поезд.
— Куда думаете путь держать? — спросил Федор, когда вдали прозеленели сосны, тронутые набегающими огнями поезда.
— Думаю на Камчатку податься.
— На Камчатку?
— На Камчатку, — твердо повторил Степан Захарыч. Задетый короткой обидой на счастье этих людей, он назвал Камчатку случайно, только потому, что она была далеко. Но сейчас он и сам уверовал, что действительно поедет туда. — Там умелые люди очень нужны…
Ухватившись за поручень, Степан Захарыч легко вскочил на убегающую подножку, и поезд, на минуту причалив к темной платформе, двинулся дальше, тяжко набирая скорость.
— Приезжайте к нам! — кричал Федор в ночную тьму.
— Обязательно приезжайте! — вторила ему жена.
Поезд, все ускоряя ход, удалялся от станции, и два человека, сведенные судьбой, все стояли и глядели вдаль. Некоторое время был виден красный фонарик на тамбуре последнего вагона, затем и он исчез за поворотом. Но еще долго было слышно, как, отзываясь на стремительный бег поезда, шумели вдали деревья.
Чужие берега
— Земля, — сказал моторист Савва Морговцев таким тоном, словно речь шла о чем-то самом обыкновенном.
Двадцатилетний рыбак Григорий Аникин шевельнулся, веки его приоткрылись и тотчас снова сомкнулись.
Морговцев нагнулся и сильной рукой потряс товарища за плечо.
— Очнись, браток, приехали.
Казалось, его слова
— Мать честная! И впрямь земля!..
— Земля-то земля, — глухо проговорил сидевший у руля Щерба, — только чья она, эта земля?
Аникин испуганно глянул на шкипера:
— Как чья? Известно, советская.
Щерба не ответил. Он резким движением повернул руль, направив лодку прямо к берегу…
Прошло без малого двое суток, как рыбаки вышли из горящего Севастополя на моторной лодке, надеясь за день и ночь достичь Кавказского побережья. Их преследовал фашистский самолет, но он так и не накрыл моторку авиационными гранатами.
К ночи они потеряли представление о том, куда плывут. Компаса у них не было. Шкипер Щерба мог бы отлично вести моторку по звездам, но хоть бы одна звездочка глянула с окутанного облаками низкого неба! Они плыли наугад с одной единственной думой: хватит ли горючего?
Впрочем, еще они думали о том, что за кусок хлеба и глоток пресной воды можно отдать полжизни.
До самого конца не расставались рыбаки с родным Севастополем. Рыбацкий колхоз снабжал город рыбой, под обстрелом и бомбежкой забрасывая свои сети в море. В последние недели стало не до рыбы. Щерба и его два друга шныряли на юркой моторке по бухтам, помогая эвакуировать раненых в центральную часть города, развозя тол для взрыва предприятий, укрытых меж скал, на берегу Южной бухты. Хотя уже несколько дней бои шли на улицах города, хотя в Севастополе не оставалось ни одного целого здания, ни одной пяди земли, не пораженной огнем, хотя от огня и дыма нечем было дышать, все же до последней минуты они не думали, что им придется покинуть Севастополь, вернее — то, что осталось от Севастополя. Приказ об этом они услышали от самого Нетребенко, комиссара штаба МПВО Северной стороны, бывшего парторга рыбацкой артели.
— Войска эвакуируются, — сказал он. — Пробивайтесь к Кавказскому побережью, ребята! Будем драться за Севастополь на новых рубежах.
После такого приказа можно было хоть разумом принять то, с чем не мирилось сердце.
Голод и жажда дали знать о себе лишь на вторые сутки. Щерба предложил пить морскую воду. Он не раз довольствовался ею во время долгих рыбацких странствий, когда приходилось туго. Несмотря на противный соленый вкус, убеждал он, морская вода утоляет жажду, и голод легче переносишь.
Он хлебнул несколько горстей. Его примеру последовал Аникин. Вода заполнила пустоту в желудке, и поначалу Аникин хвалился, что может еще целые сутки обходиться без еды. Но вскоре его скрутила боль. Аникин уверял товарищей, что ему вот-вот станет лучше, но потом затих на дне лодки, прижал к животу согнутые в коленях ноги.
На исходе второго дня неожиданно разговорился Савва Морговцев. Обычно из него нельзя было слова вытянуть, а тут вдруг он принялся рассказывать Щербе, как перед войной гулял у брата на свадьбе. С мрачным воодушевлением расписывал он окорок — сам на языке тает, черную икру ложкой ел, гуся с кашей да с яблоками — от одного духу голова идет кругом!..