Госпожа Бовари. Воспитание чувств
Шрифт:
Там было пусто. Ей хотелось туда проникнуть, но на звонок кто-нибудь мог выйти. Затаив дыхание, держась за стены, она добралась до кухонной двери — в кухне на плите горела свеча. Жюстен, в одной рубашке, нес в столовую блюдо.
«А, они обедают! Придется подождать».
Жюстен вернулся. Она постучала в окно. Он вышел к ней.
— Ключ! От верха, где…
— Что вы говорите?
Жюстен был поражен бледностью ее лица — на фоне темного вечера оно вырисовывалось белым пятном. Ему показалось, что она сейчас как-то особенно хороша собой, величественна, точно видение. Он еще не
А она, не задумываясь, ответила ему тихим, нежным, завораживающим голосом:
— Мне нужно! Дай ключ!
Сквозь тонкую переборку из столовой доносился стук вилок.
Она сказала, что ей не дают спать крысы и что ей необходима отрава.
— Надо бы спросить хозяина!
— Нет, нет, не ходи туда! — встрепенулась Эмма и тут же хладнокровно добавила: — Не стоит! Я потом сама ему скажу. Посвети мне!
Она вошла в коридор. Из коридора дверь вела в лабораторию. На стене висел ключ с ярлычком: «От склада».
— Жюстен! — раздраженно крикнул аптекарь.
— Идем!
Жюстен пошел за ней.
Ключ повернулся в замочной скважине, и, руководимая безошибочной памятью, Эмма подошла прямо к третьей полке, схватила синюю банку, вытащила пробку, засунула туда руку и, вынув горсть белого порошка, начала тут же глотать.
— Что вы делаете? — кидаясь к ней, крикнул Жюстен.
— Молчи! А то придут…
Он был в отчаянии, он хотел звать на помощь.
— Не говори никому, иначе за все ответит твой хозяин!
И, внезапно умиротворенная, почти успокоенная сознанием исполненного долга, Эмма удалилась.
Когда Шарль, потрясенный вестью о том, что у него описали имущество, примчался домой, Эмма только что вышла. Он кричал, плакал, он потерял сознание, а она все не приходила. Где же она могла быть? Он посылал Фелисите к Оме, к Тювашу, к Лере, в «Золотой лев», всюду. Как только душевная боль утихала, к нему тотчас же возвращалась мысль о том, что он лишился прежнего положения, потерял состояние, что будущее дочери погублено. Из-за чего? Полная неясность. Он прождал до шести вечера. Наконец, вообразив, что Эмма уехала в Руан, он почувствовал, что не может больше сидеть на месте, вышел на большую дорогу, прошагал с полмили, никого не встретил, подождал еще и вернулся.
Она была уже дома.
— Как это случилось?.. Почему? Объясни!..
Эмма села за свой секретер, написала письмо и, проставив день и час, медленно запечатала.
— Завтра ты это прочтешь, — торжественно заговорила она. — А пока, будь добр, не задавай мне ни одного вопроса!.. Ни одного!
— Но…
— Оставь меня!
С этими словами она вытянулась на постели.
Ее разбудил терпкий вкус во рту. Она увидела Шарля, потом снова закрыла глаза.
Она с любопытством наблюдала за собой, старалась уловить тот момент, когда начнутся боли. Нет, пока еще нет! Она слышала тиканье часов, потрескиванье огня и дыханье Шарля, стоявшего у ее кровати.
«Ах, умирать совсем не страшно! — подумала она. — Я сейчас засну, и все будет кончено».
Она выпила воды и повернулась лицом к стене.
Отвратительный чернильный привкус все не проходил.
— Хочу
— Что с тобой? — подавая ей стакан воды, спросил Шарль.
— Ничего!.. Открой окно… Мне душно.
И тут ее затошнило — так внезапно, что она едва успела вытащить из-под подушки носовой платок.
— Унеси! Выбрось! — быстро проговорила она.
Шарль стал расспрашивать ее — она не отвечала. Боясь, что от малейшего движения у нее опять может начаться рвота, она лежала пластом. И в то же время чувствовала, как от ног к сердцу идет пронизывающий холод.
— Ага! Началось! — прошептала она.
— Что ты сказала?
Эмма томилась; она медленно вертела головой, все время раскрывая рот, точно на языке у нее лежало что-то очень тяжелое. В восемь часов ее опять затошнило.
Шарль обратил внимание, что к стенкам фарфорового таза пристали какие-то белые крупинки.
— Странно! Непонятно! — несколько раз повторил он.
Но она громко произнесла:
— Нет, ты ошибаешься!
Тогда он осторожно, точно гладя, дотронулся до ее живота. Она дико закричала. Он в ужасе отскочил.
Потом она начала стонать, сперва еле слышно. Плечи у нее ходили ходуном, а сама она стала белее простыни, в которую впивались ее сведенные судорогой пальцы. Ее неровный пульс был теперь почти неуловим.
При взгляде на посиневшее лицо Эммы, все в капельках пота, казалось, что оно покрыто свинцовым налетом. Зубы у нее стучали, расширенные зрачки, должно быть, неясно различали предметы, на все вопросы она отвечала кивками; впрочем, нашла в себе силы несколько раз улыбнуться. Между тем кричать она стала громче. Внезапно из груди у нее вырвался глухой стон. После этого она объявила, что ей хорошо, что она сейчас встанет. Но тут ее схватила судорога.
— Ах, боже мой, как больно! — крикнула она.
Шарль упал перед ней на колени.
— Скажи, что ты ела? Ответь мне, ради всего святого!
Он смотрел на нее с такой любовью, какой она никогда еще не видела в его глазах.
— Ну, там… там!.. — сдавленным голосом проговорила она.
Он бросился к секретеру, сорвал печать, прочитал вслух: «Прошу никого не винить…» — остановился, провел рукой по глазам, затем прочитал еще раз.
— Что такое?.. На помощь! Сюда!
Он без конца повторял только одно слово: «Отравилась! Отравилась!» Фелисите побежала за фармацевтом — у него невольно вырвалось это же самое слово, в «Золотом льве» его услышала г-жа Лефрансуа, жители вставали и с тем же словом на устах бежали к соседям, — городок не спал всю ночь.
Спотыкаясь, бормоча, Шарль как потерянный метался по комнате. Он натыкался на мебель, рвал на себе волосы — аптекарю впервые пришлось быть свидетелем такой душераздирающей сцены.
Потом Шарль прошел к себе в кабинет и сел писать г-ну Каниве и доктору Ларивьеру. Но мысли у него путались — он переписывал не менее пятнадцати раз. Ипполит поехал в Невшатель, а Жюстен загнал лошадь Бовари по дороге в Руан и бросил ее, околевающую, на горе Буа-Гильом.
Шарль перелистывал медицинский справочник, но ничего не видел: строчки прыгали у него перед глазами.