Госпожа камергер
Шрифт:
– То все не от любви, все от русской нашей бабьей жалости, – вмешалась княгиня Лиз. – Не верю я, что останься князь Сергей генерал-адъютантом императора, как он был при ее замужестве, то она уж так к нему воспылала чувствами даже после рождения сына. Нет, тут уж сколько не воспитывай во французском стиле, а натура малоросская, она как есть, так свое и берет. Что в России в деревнях, какая любовь? Муж бьет – значит любит. Баба жалеет мужика – тоже любит по-своему. Так и стоит все веками неизменно.
– А я… я ж думаю так, – произнесла вдруг Мари-Клер, сдернув перчатку с руки и в волнении покачивая
– Вы очень верно заметили, однако, мадемуазель, – в его ровном голосе Мари услышала столь необходимую ей поддержку, – прежде чем сказать, верно ли лев задрал ягненка, не достаточно лишь облачиться в шкуру льва, не дурно также и побыть ягненком. Хотя равновесия в ощущениях обоих тварей достигнуть не удастся в любом случае.
В конце чаепития беседу за столом прервал крик с поварни. Кричал ребенок. Призвав Афоньку, княгиня Лиз спросила у него, что случилось. Оказалось, судомойкиной дочке таракан в ухо заполз, вот теперича достают его.
– Я ж им говорил, чего ковырять в ухе без толку, – сокрушался Афонька, – известен уж способ давно: три золотника соли разведи в двух ложках воды, да и заливай, сдохнет таракан сам. Потом и вытащишь.
– Так поди ж и разведи, – сердито нахмурилась Лиза, – чего крик-то подняли? И не забудь завтра поутру за дровами отправиться в лес, которые князь Александр Александрович за тебя распилил, – приказала она, умело скрыв иронию – как будто и всерьез.
Афонька ж, услышав ее, едва собственной слюной не подавился. Поглядел на Сашу широкими глазами. Тот взора не отвел. И видно, смекнув про себя, что к чему выходит из всего, Афонька выдавил хрипловато:
– Коли ж надо, то и съездим, матушка, за вершинкой-то, – догадался он, – как прикажете-сь, – а потом согнув голову, что воробышек перед дождем, поспешно удалился с террасы.
Глава 1
Солнце закатилось, и ночь окутала горы без промежутка – только голубоватый отлив снегов на их вершинах маячил над чернеющими ущельями, проявляя скрытые в сумерках темно-синие морщинистые склоны, в нем сохранялся еще последний отсвет погасшей вечерней зари. В мертвой усталой тишине и безветрии, когда не шелохнется ни один сухой листок на кустарнике, запахло сыростью, и из ущелий выползал густой туман, закрывая собой ложбины.
Плоские и остроконечные
В расположении Тенгинского полка, недалеко от почтовой станции, молодой поручик подъехал к прилепившейся у скалы сакли, и едва он спрыгнул с коня и накинул на плечи бурку, как густо повалил снег. Поручик кинул поводья подоспевшим к нему осетинским милиционерам и, не обращая внимания на гомон их, споривших, кому отводить коня в стойло, быстро поднялся по скользким и мокрым ступеням и, толкнув дверь, вошел внутрь.
Сразу оказавшись в кромешной тьме и ощупью пройдя по хлеву, заменявшему местным жителям разом и сени, и прихожую, и лакейскую, офицер наткнулся на корову и в какой-то момент растерялся – он не знал, куда ему идти. Где-то совсем рядом заблеяла овца и, заворочавшись, заворчала собака. Тут впереди мелькнул тусклый свет, дверь распахнулась, и веселый голос полковника Потемкина позвал:
– Михаил Юрьевич, вы не заблудились? Сюда пожалуйте. Слышал, как подъехали вы, а потом запропастились куда-то. – Потемкин посторонился, пропуская поручика в саклю. – Верно, от кавказского народного колориту не вздохнуть, – добавил он, заметив растерянность вновь прибывшего офицера, – но, как говорится, чем богаты… На последний тур бостона вы вполне успеваете. Как добрались-то? Только-только до снегопада успели…
– Благодарю, князь, вполне сносно, – ответил поручик, – проходя внутрь. – В Ставрополе в госпитале провалялся. Но теперь ничего, вполне в силах. Причислен к Тенгинскому полку…
– Под моей командой будете, – ободряюще улыбнулся ему Потемкин, – бумаги, какие есть при себе, давайте – завтра оформим все чином. А пока – присоединяйтесь, – пригласил он новичка, – за картишками время коротаем. Господа, – обратился он к сидевшим за столом офицерам, – прошу любить и жаловать. Поручик Лермонтов. Откомандирован в кавказскую службу государем из гвардии, как и многие из нас, кстати сказать. – Добавил со скрытой насмешкой: – Автор «Арбенина» и стихов многих. Вместе служить станем. Не заскучаем, я так думаю…
Как и все подобные строения в округе, сакля внутри была широка – она опиралась крышей на два закопченных столба. Посередине прямо на земляном полу горел костер, и дым от него, выталкиваемый обратно ветром из отверстия в крыше, расстилался вокруг, да такой густой пеленой, что у молодого поручика с непривычки защипало глаза – он с трудом рассмотрел широкий дощатый стол и сидящих вокруг него офицеров. Двое из них потеснились, давая новичку место. Скинув бурку, он уселся меж ними, слегка смущаясь.
Несмотря на то что слава о молодом поэте уже разнеслась по обеим столицам, да и гораздо дальше, он все еще стеснялся ее. И теперь, встретив прямой, твердый, оценивающий взгляд своего командира, потупился, даже не заметив, как тот, пронзительно-зеленый и испытывающий, теперь заметно потеплел…
Наскучив уже картами, за столом пили чай и дымили трубками, добавляя в сакле дыму. Вернувшись к разговору, о новичке как будто забыли, снова предавшись рассуждениям о кавказцах и об их нравах, но особо – воспоминаниям о Петербурге и о тамошних дамах…