Госпожа Сумасбродка
Шрифт:
Генрих слушал, не перебивая и не задавая наводящих вопросов. Можно было подумать, что предмет обсуждения ему предельно ясен и он ждет от рассказчика всего лишь новых мелких деталей. Или действительно был уже основательно информирован, или, как положено людям его положения, умел «держать лицо».
И когда наконец Турецкий закончил, он спросил словно бы невзначай:
– А чего это ваш Юра тянет? Давно б уже «раскачал» этих дамочек.
– Вот и я ему это недавно сказал, – улыбнулся Турецкий.
– Ну ладно, тогда давай по порядку. Первое. Рогожинское дело мы тебе покажем. Пока ты его не заберешь в свое производство окончательно. Его мой генерал поручил своему первому заму, а у меня другие проблемы, но ничего, как-нибудь договоримся,
– Было.
– Прекрасно, пусть адвокат больше не настаивает. И даже если тот неожиданно, скажем, сам позовет и так далее, пусть найдет повод уклониться от встречи. Дальше, третье. С попковской службой безопасности пусть «Глория» не задирается, не надо, всегда можно договориться. Это ведь паны дерутся, а пехоте-то за что головы терять? За чьи дивиденды? Верно? Четвертое. Насчет Воеводиной это я узнаю, не проблема. А подруги ее? Они, полагаю, та же пехота господина Аронова. Если поступите по-умному, девушки вас сами выведут на него, на Владимира Яковлевича. На его интересы. И Попков в данной ситуации – тот же исполнитель, повыше просто рангом.
– А ты не думаешь, что он может быть заказчиком убийства Рогожина?
– Скажи мне, дальновидный друг мой, – чуть улыбнулся Генрих, – тебе что, тоже пришло в голову старое литературное выражение, ставшее пословицей: «Мавр сделал свое дело, мавр может удалиться»?
– Ну естественно. Слово произнесенное уже не опасно. А месть?… Нынче как-то с этим понятием не очень… нет. И потом это первое, что приходит в голову. И значит, опасно для заказчика.
– Вот и мне кажется, что в данной ситуации господину Деревицкому был бы абсолютно не выгоден такой прокол. Я не имею в виду просочившуюся в прессу информацию. Я говорю лишь о последствиях – об имитации самоубийства Рогожина. Это именно, ты прав, на поверхности. На кого первого будет тень брошена, а? Ну конечно, все скажут: это дело рук Аркадия Семеновича, точнее, его спецслужбы. Но так дураки поступают, убирая знающего информатора. А умные его в подобных случаях перекупают. За гораздо большую сумму. А Деревицкий – это я могу сказать с уверенностью – очень умный человек. У него много других качеств – отрицательных, мягко говоря, но ума не отнимешь. Да, и вот что еще не менее важно. Я бы исходил из личных качеств отставного генерал-полковника. Это ж бывшая «пятерка». А всякого рода провокации – его хлеб насущный. Добавь к этому старые обиды – ведь в конечном счете с ним обошлись без почтения, из системы попросту выперли. Пусть скажет спасибо, что звания не лишили. Кто ж такое простит? Опять же и народ у него, как говорится, исключительно «спицфический», тоже крепко обиженный. Большинство, хотим мы того или нет, в глубине души мечтает о реванше. Да и у нас в органах таких немало осталось. Не буду тебе называть фамилии, но эти люди есть. И они действуют. И продают информацию направо и налево, платили б только. И контакты остались. Эти вопросы одним махом, к сожалению, не решишь, вот в чем беда, Ну ладно, это, в конце концов, наши внутренние дела… Машину-то где оставил?
– У почты, – ответил Турецкий.
– Очень советую, и ребятам скажи, проверять ежедневно, и без тщательной проверки никаких бесед из машины не вести. Я тут днями посмотрел некоторую технику, которой криминалитет оборудует автомобили, так, скажу честно, позавидовал. «Акула» есть?
– Найдется…
– Пусть постоянно прозванивают, я говорю совершенно серьезно. И ты тоже. Когда возьмешься за это дело. Может, все-таки рюмочку? – Он хитро сощурился.
– Коньяк поди настоящий?
– Ну, Саша! – только и развел руками Генрих. – За кого ж ты меня держишь? Сиди, сейчас принесу.
Он вернулся с кухни с початой бутылкой, двумя пузатыми бокалами и открытой коробкой шоколадных конфет.
В прихожей, когда Турецкий надел пиджак, Генрих, прежде чем выпустить его на лестничную площадку, заметил:
– Между прочим, у Деревицкого, настолько
Филипп Агеев знал удобное место, где можно поставить машину. Особенно после того, как их «опель» обнаружили попковские ребятишки. Поэтому он остановил свою дежурную «девятку» не въезжая во двор, а сам заглянул туда, увидел у подъезда Алены уже знакомые ему по прошлой ночи джип и черный «мерседес» и понял, что ребятки все еще работают в квартире. И тогда он проехал дальше, свернув за угол, где и должен был находиться «опель» Самохи.
«Опель» был на месте. Не подъезжая к нему, Филя остановился, вышел, огляделся и только тогда отправился к Самохиной машине. Два шага оставалось, но… Филя вздрогнул. То, что он увидел, было противоестественно…
Лобовое и боковые стекла «опеля» были разбиты вдребезги, будто кто-то тут от души куражился. А справа, между машиной и кустарником, как-то странно торчали светлые подошвы кедов.
Филя прыжком вломился в кустарник и увидел лежащего на земле ничком Самоху. Первая мысль: «Убили!» Николай лежал неподвижно. Филя снова огляделся, но ничего не обнаружив поблизости, нагнулся над товарищем, тронул рукой его затылок. Стало мокро. Отдернул руку и приблизил ладонь к глазам: она была в крови. Уж этого объяснять Филиппу не следовало. Немедленно пальцы на шею Самохе. Задержав дыхание, чтоб хоть чуть утишить громкое биение своего сердца, Филя прислушался и наконец почувствовал – жилка у Николая пульсировала. Живой, слава тебе Господи…
Подсунув обе руки под тело длинного Самохи, Филя приподнял товарища и, вытащив из кустов, положил на капот «опеля». Плохо уже видно, а возвращаться к своей машине за фонариком или искать его в бардачке у Самохи он не стал. Выхватил чистый носовой платок, развернул и приложил Николаю к темени. Промокнул – платок сразу стал темным. И вот только теперь Филя изо всех сил матерно выругался. Молча.
Ситуация была скверная. Бегом вернувшись к своей «девятке», Филя открыл заднюю дверцу, распотрошив аптечку, достал оттуда одноразовый шприц с обезболивающим и противошоковым и кинулся обратно к Самохину. После укола через короткое время Николай наконец издал стонущий звук. И тогда Филипп аккуратно перенес его в «девятку» и уложил на заднем сиденье. При свете в салоне сделал тампон и прижал его к ране. Легонько примотал. Закрыл дверцу и наконец достал из кармана мобильник.
Отозвался Голованов. Филя объяснил, что случилось.
– Тебе сколько надо времени, чтоб ты домчался? – спросил у Севы.
– Не более получаса, – отозвался тот.
– Тогда пулей сюда, заберешь Самоху и – в ближайшую клинику. А я посмотрю здесь, что и как. «Девятку» найдешь на Большой Филевской, у поворота к Минской улице. Я дальше на твоей поеду. Бегом, Сева…
Отогнав «девятку» с Самохой подальше, Филя, пользуясь уже достаточной темнотой, возвратился во двор Алены. Прошел бесшумно, как в недавние времена на Северном Кавказе, дворовый сквер и, маскируясь за кустарником, приблизился почти вплотную к черным машинам, стоящим напротив подъезда Алены Воеводиной.
В ее квартире светились все окна. А у джипа, облокотясь на капот, курили двое. Вели между собой неспешный и негромкий разговор. Филипп присел, навострил уши. Вспомнил и Афган, и первую Чеченскую, будто снова попал в свой разведвзвод.
Собеседники обсуждали какую-то женщину. Веркой ее звали. Один, который повыше, все смеялся.
– Тупая бабенка, – скалился он, – а дело знает. Конечно, далеко до этой, – кивнул он в сторону освещенных окон, после чего выстрелил в ту же сторону свой окурок. Вытащил из пачки новую сигарету, а второй, более плотный, чиркнул зажигалкой, дал прикурить.