Госпожа Тренога
Шрифт:
Блерте сотрясала дрожь, и Грен крепче сжал ее в объятьях, то ли успокаивая, то ли собираясь еще больше напугать.
— Слышишь? — прошептал он. — Тварь идет сюда. Сейчас огрею ее кочергой.
— Нет, нет, — горячо прошептала Блерте, — не отпускай меня, не оставляй меня одну в темноте!
Тут дверь их комнатки распахнулась, и Блерте не удержала крик.
Но конечно, это была не Госпожа Тренога.
На пороге стояла бабушка, в ночной кофте и чепце.
— Что вы делаете? — спросила она с отвращением.
Грен разжал руки, и Блерте выскользнула, спряталась под своим одеялом, сгорая от стыда. Как будто
Наутро братец переселился на чердак. Так велела бабушка. А Блерте с тех пор не могла уснуть. Ей мерещились тихие трехчастные шажки. Две бессонные ночи она провела, сжимая кочергу и не сводя взгляда с двери, а днем засыпала на ходу. Все валилось из рук, билась посуда, пригорала стряпня, гусята разбегались. Бабушка негодовала, дубовой трости находилась работа, и Грен поначалу посмеивался, но потом что-то другое скользнуло в его глазах. На третью ночь дверь скрипнула, и братец проговорил негромко:
— Отзынь, у меня всего две ноги и ни одного хвоста.
Блерте выронила кочергу и разрыдалась.
Он держал ее за руку, пока она не уснула. Стал приходить каждый вечер. И бабушка ни разу не застигла их. Хотя порой Блерте мерещились шаги, но дверь никогда не открывалась, и постепенно кошмары растаяли, словно утянуло их в окошко свежим летним ветерком.
Эти ночи, рука в руке, дали Блерте ощущение безопасности и тепла. Грен был с ней ласков, не насмешничал, даже начал помогать — то воды принесет, то печь растопит. Вымел всех пауков из кухни, искусанный ходил, но довольный. Она за это испекла пирог с брусникой и очень удивилась, когда Грен попробовал и скривился: «Что, это был мой любимый? — И пожал плечами: — Ну прости, вкусы меняются».
Блерте все больше привязывалась к нему, а он перестал курить в доме и старался не сквернословить. Они часто бывали вместе. К картам Блерте не прикасалась (грех!), и Грен научил ее играть в гляделки. И она всегда побеждала, потому что могла бесконечно глядеть в его глаза. Порой Грен терялся от ее взгляда, порой сердился. А иногда делал неожиданное резкое движение, Блерте пугалась и моргала, это было нечестно, но она не обижалась, нет.
Как-то они отыскали старинную книгу по хиромантии и принялись гадать. Они сидели так близко. Пальцы Грена пахли табаком. Грен трогал ее ладонь, и Блерте замирала от этих прикосновений, не понимая, что с ней происходит. А потом, кажется, поняла. А он, ничего не замечая, водил пальцем по ее руке:
— Это линия сердца, ты будешь счастлива в любви.
— Я никогда не буду счастлива, — говорила Блерте обреченно.
Чердак хранил осколки прошлой жизни: детский клетчатый фартучек («Интересно, мой или твой?»), сломанного черта-из-коробки («Помнишь, как ты боялся его?»), истлевшие выкройки, побитые молью шляпы, кофемолку без ручки. Однажды Грен отыскал чьи-то свадебные одежды. «Хоть раз увижу тебя в белом, ну давай же». Пышное платье с золочеными вышивками село как влитое поверх домашней старенькой робы. Грен расплел косу Блерте, рассыпал волосы по плечам, заметил шрам на лбу:
— Откуда это?
— Не помнишь? Ты еще дразнился: «Блерте-воровка, гуся обокрала». А у тебя тоже есть шрам, я помню, ты с шелковицы упал, напоролся на ветку.
И она потянулась к его воротнику, но Грен перехватил ее руку и ничего не сказал.
Внизу, в комнатах, не было зеркал. Бабушка говорила, они порождают гордыню и самолюбование. Ведра с водой, начищенная медь, оконные стекла тоже отражали, и Блерте видела толстую косу, широко расставленные глаза, белесые ресницы и сурово сжатые, непривычные к улыбке губы. А сейчас в зеркале словно и не она улыбалась счастливо и сияла, как настоящая новобрачная. Братец встал рядом, статный, взрослый, в черной брючной паре, и на секунду она представила, будто это ее жених, а он перебирал ее волосы и хмурился.
— Как ты умудряешься прятать свою красоту? — спросил он. — И зачем?
Блерте несмело улыбнулась. А ее отражение словно плакало, ползла трещинка по щеке. Зеркало-то разбитое, обомлела Блерте. Скорей отвернулась, сорвала флердоранж, нахлобучила чепец. Но та, в золотых вышивках, с распущенными тяжелыми волосами, с тревожным взглядом, стала сниться ей, предвещая беду. И беда пришла.
В тот день все не ладилось. Мыши изгрызли туфли Блерте, и остановились вдруг часы, и старуха гусыня учудила, снесла зараз два яйца. Что-то случится, думала Блерте, и сердце ее колотилось от дурного предчувствия.
За ужином Грен обыкновенно болтал о Треноге:
— Ни один сапожник не может сшить ей обувку. И бродит тварь по городу, хватает ребятишек, из их кожи шьет себе башмаки. А кожа тонкая, нежная, башмаки быстро стаптываются, снова и снова приходится выходить ей на охоту…
Блерте слушала, обмирая. Опять он за свое. А ведь обещал не пугать, был уже таким ласковым. Снился ей даже… А теперь, видно, снова Тренога приснится…
— Не того ты боишься, Блерте, — сказала вдруг бабушка, и Блерте вздрогнула. — Не хотела язык марать об эту грязную историю, да, видно, придется, — продолжала бабушка брезгливо. — Давным-давно жили в нашем городе брат и сестра. Они поступились святыми законами и согрешили, смешали кровь. От их богомерзкой связи родился треногий ребенок с хвостом, и они отнесли его на болото и утопили. Но тварь выжила. Безлунными ночами она ходит в город и крадет младенцев. Она ненавидит их за то, что у них две ноги.
Блерте переглянулась с Греном. Он выглядел обиженным, словно бабушка перехватила у него любимую забаву.
— А еще, — бабушкины очки зловеще сверкнули, — Тренога заглядывает в окна, насылает порочные мысли, сны да наваждения. Все ждет, что кто-нибудь оступится и родит ей треногое дитятко…
Грен недоуменно поднял брови, а Блерте не знала, куда деваться от стыда. Бабушка все видит, все знает, бабушка будто шелушит горох: вскрыла ногтем сердечко Блерте и вытряхнула на ладонь, но оно было уже порченым, червивым, и оставалось только выкинуть его прочь.
Бабушка давно спала. Грен курил на крыльце, он был непривычно молчалив, словно решал в уме сложную задачку и не мог найти ответа. Блерте домывала посуду. Руки двигались привычно, а в голове тяжким молотом бухали слова. Грязные мысли. Богомерзкий. Смешали кровь.
Она вздрогнула, потому что Грен вдруг оказался рядом.
— Блерте, мне… Я должен сказать тебе…
Он подошел совсем близко. Дотронулся до пряди ее волос около щеки.
Она смотрела на брата в ужасе. Так он тоже? Они оба?