Госпожа удача
Шрифт:
— Осторожненько, чтобы следов не оставлять, — вставил Глеб. — Как Палишко…
— Да хотя бы как Палишко! Ты же поля не видишь! С Палишкой они хотя бы знают, как себя вести: ты не зарывайся — тебя трогать не будут. С тобой же — черт-те что. То ты из себя Сухомлинского строил, они на тебе верхом ездили, то ты озверел и в эсэсовца превратился…
— Я? — Глеб на секунду поднял голос, но тут же взял себя в руки. — Я — эсэсовец? Я ни разу за все время службы никого сортир носовым платком мыть не послал. Я никогда не заставлял весь взвод отвечать за
— Жопа бугая… — грубо прервал Деев. — Гуманист, бля… Он, видите ли, не бьет солдата… Он его берет и об колено ломает. Он ни больше ни меньше — весь армейский порядок хочет порушить, а вместо него построить свой, правильный. Ты понимаешь, что они все до одного тебя ненавидят? Ты понимаешь, за что они тебя ненавидят?
— Да.
— Ну так чего выебываешься?
— Я хочу, чтобы они вели себя как люди.
— И поэтому пусть жрут с земли как свиньи… — Деев сунул в зубы сигарету, чиркнул спичкой. — Ты еще хуже, чем Палишко. Тот все делает своими руками, а ты хочешь остаться чистеньким…
— Ему нравится это. — Глеб старался не показывать, как он задет и обижен сравнением. — Он балдеет от своей власти. Думаете, мне все это было приятно? Думаете, я ради удовольствия это сделал?
— Вот поэтому ты и хуже. Чего он добивается, понятно. Получит свое и успокоится. А ты — идеалист, а значит, не угомонишься, пока всех не подгонишь под свой идеал. Ты же у них надежду отбираешь, Глеб! Надежду, что последний год они проживут как люди, а перед дембелем — как короли! Ты же хочешь их все два года продержать в скотах, да кто ты после этого?
— Я советский офицер, — сатанея, сказал Глеб. — И я знаю один закон: Устав! И они у меня будут выполнять этот Устав, я сказал!
— Тьфу! — Деев загасил плевком окурок, бросил, растер, развернулся и зашагал обратно на аэродром. Глеб достал пачку «Родопи», закурил, в одиночестве и молчании выкурил три сигареты, сжигая адреналин. Потом растер последний окурок о ствол дерева и пошел в диспетчерскую — нечто вроде импровизированного офицерского клуба, где общались десантники и офицеры из персонала аэродрома.
В диспетчерской было тесно. Офицеры сгрудились вокруг радиоприемника, вещавшего новости крымского «Радио-Миг». Мощный приемник аэродрома без труда брал крымскую волну через сеть помех.
— Падение курса акций «Арабат-Ойл-кампэни». За прошедшую неделю акции этой крупнейшей в Крыму промышленной корпорации упали на десять пунктов. Аналитики Симферопольского делового центра опасаются, что это повлечет за собой обвал нескольких корпораций и банков, державших акции «Арабат-Ойл». Новости спорта: Москва усиленно готовится к Олимпиаде. Тем временем число стран-участниц сокращается. О своем бойкоте этой Олимпиады заявили Соединенные Штаты Америки. Это связано с протестом против введения советских войск в Афганистан. Из Непала…
— Не очень-то их там и ждали… — высказался старлей Говоров.
— Тихо! — рявкнул Глеб.
— Из Непала вернулся известный альпинист Артемий Верещагин, —
Глебу неинтересно было, кто вышел в полуфинал первенства Крыма. Другим офицерам, видимо, тоже. Самое интересное — политические новости — они уже прослушали.
— Захарова на вас нет. — Глеб сел в сторонке и закурил. — Он бы вам вставил за вражеские голоса.
— Врага надо знать, — возразил Деев. — Вот ты, Глеб, знаешь, что они нас там ждут не дождутся?
— Ага, с распростертыми объятиями, — усмехнулся Глеб.
— Не веришь — послушай новости в одиннадцать. Они так к нам присоединиться хотят, что аж подскакивают.
— А мы здесь на кой тогда?
— Для проведения военно-спортивного праздника «Весна», — буркнул старлей Говоров. — Будем хороводы водить.
— А к чему вы так прислушивались, товарищ капитан? — спросил лейтенант Палишко. — Хоце — это что?
— Лхоцзе, — с удовольствием поправил Глеб. Он рад был отвлечься от мрачных мыслей. — Гора — черт шею свернет. А Южная стена — так и вообще. По этому маршруту еще никто не поднимался. Крутизна неимоверная, скалы и льды… Хотя эти крымские ребята — крепкие парни. На К-2 есть почти такой же сложности маршрут, называется «Волшебная линия». Так они его прошли.
— Вот сколько я с вами служу, товарищ капитан, — вздохнул Говоров, — столько на вас удивляюсь. Летом люди в Сочи едут, а вы — в какие-то горы. На свои кровные все покупаете… Возвращаетесь — худой, аж зеленый… Ну ладно, вы — чемпион Союза, кубок в штабу стоит… Но другие-то, хотя бы тот же этот, как его, у которого фамилия из кино… Ему чего не хватает? — а он в горы ездит и выбирает, где покруче… Я понимаю — нехорошо, на этом Эвересте только ленивый не побывал, а наших, советских, не было. Надо, да. Престиж. Ну вас вот отобрали в команду, еще кого-то… А остальные? Они-то — зачем лазят?
— Толик, — нежно сказал Глеб. — Мне этот вопрос задавали тысячу сто сорок раз. И я всегда отвечал: «Не знаю». Не знаю, понимаешь? Верней, знаю, но объяснить не могу. Не дано мне. Вот Высоцкий — один раз в жизни в горах был, а сумел объяснить…