Гость из будущего. Том 1

Порошин Влад

— Как ты считаешь, меня возьмут в вашу кинокомедию? — вдруг спросила меня актриса, с который мы как-то незаметно за этот вечер перешли на ты.

— Обязательно, — улыбнулся я. — Поверь моему слову — ровно через год на этом самом месте, на этом самом кинотеатре будет висеть гигантская афиша нашего фильма с твоим лицом на половину стены. А вторую часть афиши скромно отдадут Леониду Быкову, Георгию Вицину, Алексею Смирнову и Сергею Филиппову.

— Ха-ха, смеёшься? Кто я, а кто они? — Нонна уставилась на меня огромными сверкающими глазищами. — Скажи, а Иосиф Фёдорович по поводу записи песен и всего прочего не пошутил?

—

Такими вещами не шутят. Если ему удастся выторговать процент с продаж, то денег будет очень много, а ты поедешь с концертами по всей необъятной советской стране, — ответил я, когда мы уже подходили к перекрёстку с Лиговским проспектом.

— Я просто в это не могу поверить, — пролепетала девушка и как бы невзначай взяла меня под руку. — Да, но ты должен ко вторнику написать третью песню. Ты это сделаешь?

— А я её уже написал, — хохотнул я. ­– И вообще, я всё уже придумал. Мы для записи пригласим Эдуарда Хиля. «День на двоих» споёшь ты, «Любовь настала» вы исполните на два голоса, а третью композицию он сбацает один. — Я заметил недовольные надутые губки Нонны, поэтому улыбнулся и продолжил, — сама посуди, Хиль — это звезда, это имя. На первых порах пластинки будут раскупать именно из-за него. Это называется рекламный ход.

— Ну, не знаю, — заупрямилась актриса, когда мы стали переходить Лиговский проспект, за которым уже возвышалось задние Московского вокзала. — Может быть, ты и прав. А ну-ка, напой третью песню, раз ты её уже сочинил. Врешь ведь? Ты же врун, я это сразу поняла, ха-ха, ещё в училище, ха-ха.

— Спеть? Здесь? — я покрутился по сторонам, дождался, когда народу перед вокзалом станет чуть поменьше и, нелепо подражая Муслиму Магомаеву, заголосил:

По переулкам бродит лето,

Солнце льется прямо с крыш.

В потоке солнечного света

У киоска ты стоишь!

Блестят обложками журналы,

На них с восторгом смотришь ты,

Ты в журналах увидала

Королеву красоты!

— Ча-ча-ча! — крикнул я и тут же, непонятно откуда взявшись, нарисовались два милиционера.

— Нарушаем, товарищ, — козырнул один из блюстителей порядка, судя по погонам — лейтенант.

— Никак нет, товарищ генерал, — браво козырнул я. — Провожаю знакомую девушку в Москву и, согласно закону нашего знаменитого на весь мир ленинградского гостеприимства, пою. Если взял на пару децибелов выше нормы, то прошу на первый раз простить.

— Ты, чё пьяный? — спросил второй милиционер с менее одухотворённым лицом, погоны которого я разобрать не смог.

— Не имею такой пагубной привычки, — так же лихо ответил я. — Боксёр разрядник, спортивное общество «Труд».

— Вольно, — улыбнулся более сообразительный и юморной лейтенант, — хорошо, что не «Спартак». Счастливой дороги, девушка, — уважительно кивнул он Нонне Новосядловой и потянул своего туповатого напарника дальше вдоль Лиговского проспекта.

— Так и знала, что ты — врун и псих, — захихикала актриса, когда милиционеры отошли подальше. — А песня на самом деле замечательная. И мне, к сожалению, не подойдёт. Ладно, так и быть, зови своего Хиля, уговорил, хи-хи.

— Мне кажется, твой поезд скоро тронется, — пробормотал я, посмотрев на часы, которые располагались на башне вокзала. — Бежим! — заорал я, схватив Нонну за руку.

* * *

На

следующий день, в субботу 23 мая, появившись рано утром на киностудии и увидев там буквально толпы сотрудников, я был просто поражён тем фактом, что оказывается сегодня не выходной день. На мой вопрос: «Неужели и в субботу на весёлую работу просыпается с рассветом вся Советская земля?», ассистентка Любочка зло прошипела: «Конечно вся! Влюбился в эту свою московскую вертихвостку, совсем мозги потерял».

— Не суетись, пехота, — хохотнул главный режиссёр Быков, — сейчас несколько склеек сделаем и домой.

— Кому-то домой, а кому-то ведомости ещё несколько часов заполнять, — обиженно пробубнила Любочка.

— Да, вот ещё что, — ткнул в меня пальцем Леонид Фёдорович, — сбегай в лабораторию и отпечатай с оригинального негатива рабочий позитив. После чего тащи его в монтажную аппаратную №3. Запомнил, Феллини?

— Считайте, что уже сделано, — кивнул я. — Но хочу заметить, что если работать по субботам, то какой в принципе может быть негатив? Из всех щелей должен струиться один сплошной социалистический позитив!

— Не надо агитации, поменьше текста, — отмахнулся от меня Быков, и я бодрым шагом понёсся по ленфильмовским закоулкам и этажам.

Насколько я помнил процесс кинопроизводства, то рабочий позитив — это плёнка, которую скопировали с оригинала и добавили на неё дорожку звука записанного на площадке. И именно эта плёнка потом ложится на монтажный стол под «ножницы» монтажёра. И если у этого монтажёра руки не из того места растут или режиссёру не понравится смонтированный кусок, всякое бывает, то снова обращаются в лабораторию и делают с оригинала копию. И лишь когда смонтированная копия всех устраивает, режут сам оригинал, на который потом прописывают чистовой студийный звук со всеми звуковыми эффектами и музыкой. Другими словами кинопроизводство 60-х годов, в которое я волей случая окунулся, это самый настоящий «каменный век» кино. Однако итоговый результат этого «каменного века» спустя десятки лет по какой-то причине будет более актуальным, чем подавляющее большинство цифровых фильмов 21 века.

Монтажная аппаратная №3, куда я стремительно прилетел из лаборатории с новенькой, пока не порезанной на части киноплёнкой, представляла собой продолговатый кабинет с полками, шкафами, небольшим диванчиком, тремя креслами и металлическим монтажным столом производства нашего местного завода «Ленкинап». Выглядело это «чудо света», как очень большой катушечный магнитофон, к которому присобачили маленький экранчик. И кстати, киноплёнка заряжалась примерно так же, как в магнитофоне, проходя извилистый путь между нескольких валиков. Леонид Быков тем временем, удобно усевшись в кресле рядом с незнакомым молодым сотрудником кинокомпании, кивнув мне, предложил занять место на диване, чтобы я поменьше отсвечивал.

— Это ты, что ли, Феллини? — усмехнулся белобрысый худощавый парень, одетый в белый халат.

— Я, я, натюрлих, — хохотнул я. — Крути бобину, товарищ монтажёр, а то время идёт, а работа стоит. Мне ещё сегодня в своей коммунальной квартире предстоит трудовой подвиг — вымыть пол на кухне, в коридоре и в одном укромном «красном уголке». Оказывается, по графику на этой неделе моя очередь.

— Бывает, ха-ха, меня кстати Костик зовут, — представился парень. — Тут про тебя такие слухи ходят, что я думал ты — постарше.