Гости нации
Шрифт:
– Я думал, ты понимаешь, что мы их держим как заложников.
– Заложников?
– переспрашиваю.
– Враг держит в плену наших; есть разговор, что их расстреляют, говорит он.
– Если они расстреляют наших, мы расстреляем ихних.
– То есть Гыкера с Хрипкинсом?
– спрашиваю.
– А зачем же еще мы, по-твоему, их держим?
– говорит он.
– Не сильный ли просчет с вашей стороны, что вы Рыцаря и меня не предупредили об этом с самого начала?
– говорю я.
– Уж такой ли?
– говорит он.
– Могли бы и сами
– Не сумели, Джеримайя Донован, - говорю.
– Как такое предположишь, когда они при нас уже так долго?
– Наших, бывает, и подольше держат, - говорит он.
– Это ж совсем другое дело, - возражаю.
– А какая разница?
– говорит он.
Как ему объяснишь? Я же вижу, он не поймет. Пес у тебя дряхлый, а ты, привыкши к нему, и видишь, что пора, однако к живодеру не тянешь, но Джеримайя Донован не из тех, кому такие дела в тягость.
– И когда это решится?
– спрашиваю.
– Нынче ночью, наверно, узнаем, - говорит он.
– Или завтра, или, по крайности, послезавтра. Так что если ты про безделье, то зря волнуешься, скоро освободишься.
А я при этом вовсе не про безделье волнуюсь. Тут намечается кое-что похуже. Возвращаюсь в дом - спор все идет. Хрипкинс раздухарился вовсю, твердит, что никакой загробной жизни нет. Рыцарь возражает, что есть, но видно, что Хрипкинс берет верх.
– Знаешь что, приятель?
– говорит он и еще при том улыбается. По-моему, между тобой и мной, бляха-муха, неверующим, разница никакая. Ты говоришь, что веришь в загробную жизнь, а знаешь о ней ровно столько, сколько я, то есть ну ни хрена. Что такое царствие небесное?
Ты не знаешь. Где оно? Ты не знаешь. Ну ни хрена ты не знаешь. Я тебя еще раз спрашиваю, летают там на крыльях?
– Да, - говорит Рыцарь.
– Летают. Ты доволен? Летают на крыльях.
– Где их там дают? Кто их делает? Там что, завод такой имеется? Там что, лабаз такой есть - распишись и получай свои крылья? А, бляха-муха?
– С тобой невозможно спорить, - говорит Рыцарь.
– Ты послушай...
И все сначала.
Здорово было заполночь, когда мы заперлись и спать пошли. Задул я свечу, рассказал Рыцарю. Он это принял спокойно. Полежали мы час в постели - он спросил, как я думаю, не рассказать ли англичанам. Я сказал, нет, не рассказать, потому что сомневаюсь, что ихние расстреляют наших. И даже если расстреляют, то наше бригадное начальство, которое во втором батальоне днюет и ночует и наших англичан прекрасно знает, вряд ли будет гореть желанием, чтоб их кокнули.
– Я тоже так думаю, - сказал Рыцарь, - Страх такой на них напускать теперь - это уж слишком жестоко.
– Так или иначе, а со стороны Джеримайи Донована это очень сильный просчет, - сказал я.
И наутро же обнаружилось, что нам в глаза Гыкеру с Хрипкинсом просто не взглянуть. Целый день мы вокруг дома бродили и разговаривали еле-еле, через силу.
Гыкер, похоже, ничего не заметил, грел себе ноги в золе, как обычно, и вроде бы как всегда спокойно ждал, покуда скажется какой-то просчет. А Хрипкинс заметил,
– Почему не умеете рассуждать так, чтоб не путаться?
– строго сказал он.
– Эх вы, с вашим Адамом и Евой! Я ж вам не кто-нибудь, а коммунист. Коммунист или анархист, да это во многом одно и то же.
И закружил вокруг дома, бормоча, когда взбредет:
– Адам и Ева! Адам и Ева! Тоже нашли занятие- - яблочки рвать, бляха-муха!
3
Неясно, как мы тот день выдержали, но я был очень рад, когда он кончился. Попили мы чаю, помыли посуду, и Гыкер мирно сказал: "Ну, приятели, как насчет этого?"
Сели, и только Хрипкинс карты достал, слышу - Джеримайя Донован по дорожке топает, и мелькнуло у меня дурное предчувствие. Встал я из-за стола, перехватил его перед домом.
– Чего надо?
– спрашиваю.
– Этих ваших неразлучных боевых дружков, - отвечает он, краской заливается.
– Вот, значит, как, Джеримайя Донован?
– говорю.
– Значит, вот так. Нынче утром расстреляли четверых наших, одному всего шестнадцать, мальчишка.
– Худо, - говорю.
Тут как раз следом Рыцарь вышел, мы все трое отошли на дорожку, переговариваемся шепотом. А у ворот Финн стоит, здешний начальник спецслужбы.
– Как приступите?
– спрашиваю Джеримайю Донована.
– Рыцарь и ты выведете их. Скажете, что их переводят обратно. Так будет спокойней.
– Только не я, - Рыцарь говорит, еле слышно.
Джеримайя Донован зыркнул на него.
– Хорошо, - говорит.
– Вы с Финн возьмите инструмент в сарае и отройте яму на том конце болота. Мы с Бонапартом туда подойдем. Да смотрите, чтоб вас не засекли с инструментом. Нежелательно, чтобы среди наших разошлось, кто да что.
Глянули мы, как Финн и Рыцарь свернули к сараю, и пошли к нам. Объясняться я Доновану предоставил.
Он сказал, что есть приказ отправить пленных обратно во второй батальон. Хрипкинс заругался вовсю, а Гыкер ничего не сказал, но видно было, что он тоже расстроился. Старуха была за то, чтоб они не подчинились, и отговаривала их всяко, пока Джеримайя Донован не вышел из себя и не цыкнул на нее. Нрав-то у него, оказалось, премерзкпй. В доме тьма, хоть глаз выколи, зажечь свет никто и не подумал, оба англичанина так в темноте и нашарили, где их шинели, и со старухой простились. Хрипкинс пожал ей руку и сказал:
– Только человек на месте освоится, бляха-муха, какие-то штабные сукины дети решают, что тут слишком клёво, и вышибают тебя вон.
– Тысяча благодарностей, мадам, - - сказал Гыкер, - Тысяча благодарностей за все.
Будто он их впрямь скопил.
Вышли мы из дома и задами пошли к болоту. Только там Джеримайя Донован заговорил. А сам как в лихорадке трясется.
– Нынче утром, - сказал, - в Корке расстреляли четверых наших, и сейчас в ответ на это мы расстреляем вас.
– Что толкуешь?
– огрызнулся Хрипкинс.
– Мы и так тут, как дерьмо, болтаемся, нам без твоих глупых шуток тошно.