Государь (сборник)
Шрифт:
Что касается третьего способа вести войну, а именно укрывшись за оградой лагеря и вступая в сражение только в удобный и выгодный для тебя момент, я скажу, что обычно не удается использовать преимущество ожидания, как делали древние, и артиллерия при этом создает зачастую лишние неудобства. Ведь если противник настигнет тебя, располагая, как это легко может случиться, преимуществом на местности и находясь выше твоего лагеря, который ты еще не успел как следует прикрыть земляными насыпями, то он немедленно выбьет тебя оттуда и принудит выйти из-за укреплений и вступить в бой. Так произошло с испанцами в сражении под Равенной; они окопались между рекой Ронко и валом, который не успели насыпать до нужной высоты, и французы, используя свое выгодное положение, артиллерией заставили их выйти оттуда и принять бой.
Но если ты, как тому и следует, занимаешь господствующее положение на местности, а твои защитные сооружения хороши и надежны, так что противник не отважится штурмовать их, тогда он прибегнет к тому же способу, что применялся и в древности, когда к чужому войску нельзя было подступиться: он станет разорять страну, захватывать или осаждать союзные тебе города, нападать на обозы с провиантом, и рано или поздно тебе придется покинуть стоянку и завязать сражение; при этом, как мы скажем ниже, от артиллерии
Что касается второго замечания, по поводу невозможности вследствие действия артиллерии проявить воинскую доблесть, как это бывало в старину, то я скажу, что это справедливо для разрозненных отрядов, которые подвергаются теперь большей опасности, когда взбираются на крепостную стену и идут на приступ; при этом каждый выступает поодиночке, не так, как в тесном строю. Справедливо также, что полководцы и командующие войсками подвергаются большей опасности, чем прежде, ибо пушки могут поражать их повсюду, даже если они укроются в последних рядах и окружат себя отборными воинами. Тем не менее опыт показывает, что и та и другая угроза редко приводят к чрезвычайным последствиям, ибо неприступные крепости не берут приступом и не бросаются на них без надлежащей подготовки, а скорее облагают осадой, как поступали и в древности. В тех же случаях, когда речь идет о штурме, степень опасности не намного выше, чем когдато, потому что и прежде у защитников стен бывало в избытке метательных орудий, хотя и не столь устрашающих, но не менее действенных в смысле избиения людей. Что до гибели командиров и военачальников, то за последние двадцать четыре года, что в Италии ведутся войны, среди них было меньше потерь, чем за десятилетний промежуток времени в древности. После графа Лудовико делла Мирандола, погибшего в Ферраре, когда венецианцы несколько лет тому назад напали на нее, и герцога Немурского, павшего при Чериньоле, никто из них не был сражен артиллерийским огнем; господин де Фуа при Равенне был убит клинком, а не выстрелом. Таким образом, если сейчас не наблюдается особенных проявлений доблести, то виноваты в том не пушки, а дурные порядки и общая слабость войск, ибо если целое лишено доблести, она не может быть выказана частью.
Третий довод, приводимый теми, кто утверждает, что рукопашный бой отомрет и вся война сведется к артиллерийским дуэлям, я считаю совершенно ложным, и ко мне присоединятся все те, кто пожелает устроить свое войско по законам античной доблести. Ибо желающему получить хорошее войско следует готовить своих солдат в учебных и боевых упражнениях сходиться с врагом лицом к лицу, применять приемы рукопашной схватки и рубиться мечом; при этом надо более полагаться на пехоту, чем на конницу, по причинам, излагаемым ниже. Если поступать таким образом и уделить больше внимания пехоте, можно свести действие пушек на нет, потому что, приближаясь к врагу, пехотинцам гораздо легче уйти из-под обстрела артиллерии, чем, как в древние времена, уклониться от бросающихся на них слонов, укрыться от режущих серпами колесниц и прочих необыкновенных препятствий, надвигавшихся на римских солдат, которые всегда справлялись с ними; тем легче им было бы справиться и с артиллерией, промежуток угрозы от которой меньше по сравнению со слонами и колесницами. Последние вносят расстройство в твои ряды в ходе сражения, а пушки составляют препятствие только до его начала, и то его нетрудно обойти, используя для прикрытия особенности местности и бросаясь на землю во время стрельбы. Впрочем, опыт показывает, что в этом нет необходимости, особенно для защиты от больших орудий; из них так трудно прицелиться, что снаряды либо перелетают цель, если летят слишком высоко, либо не долетают до нее, если слишком низко. В рукопашной же схватке, яснее ясного, орудия любого калибра тебе не страшны, потому что, если противник выдвинет их вперед, ты их захватишь в плен; расположенные сзади, они наносят больший урон своим, чем тебе; с фланга им трудно угрожать тебе, оставаясь вне досягаемости, и отсюда следует тот же вывод. Тут не о чем много говорить, достаточно сослаться на швейцарцев, противостоявших в 1513 году при Новаре без артиллерии и конницы французам, располагавшим в своей крепости пушками, которые не спасли их от разгрома. Причина, помимо всего вышесказанного, заключается еще в том, что орудия нуждаются в прикрытии, будь они установлены на стенах, защищены рвами или валами. Если же такой защиты не будет, пушки достанутся врагу или окажутся бесполезными, как бывает, когда к ним нужно приставлять охрану, а это неизбежно во время полевых сражений и стычек. С фланга их можно применять только таким же способом, как применяли метательные орудия древние: они ставили эти орудия вне строя и не отводили им особого места в рядах сражающихся, а когда их обслуга подвергалась атаке конницы или других частей, она могла укрыться позади легионов. Кто думает об этом иначе, тот плохо разобрался в этом вопросе и полагается на вещи, в которых легко может обмануться. И если турецкий султан победил персидского шаха и египетского султана с помощью артиллерии, это произошло только благодаря ужасу, наводимому на их конницу необыкновенным грохотом пушек.
Итак, заключая это рассуждение, я делаю вывод, что артиллерия может быть полезна для войска, располагающего античной доблестью, в противном же случае оно не устоит перед доблестными солдатами, невзирая ни на какие пушки.
Глава XVIII
О том, что авторитет римлян и пример старинного воинства говорят в пользу пехоты, а не конницы
Можно привести множество ясных доводов и примеров в подтверждение того, что римляне во всех своих военных предприятиях отдавали предпочтение пешим бойцам перед конными и на них строили все свои расчеты сил; наряду со многими другими это видно по их битве с латинами у Регилланского озера.
Во время этого сражения римляне, уже начавшие колебаться, спешили своих конников и таким образом одержали победу, снова введя их в бой. Отсюда явствует, что от пеших солдат римляне ожидали больше пользы, чем от кавалерии. Это средство они применяли и в других сражениях и всегда с честью выходили из затруднений.
Этого не опровергает мнение Ганнибала, который в битве при Каннах высмеял консулов, спешивших свою конницу, в следующих словах: «Quam mallem vinctos mihi traderent equites» [43] . Хотя это мнение и высказано человеком выдающимся, но если выбирать, за каким авторитетом последовать, то больше доверия внушает Римская республика и ее многочисленные полководцы, чем один
Среди прегрешений итальянских государей, отдавших Италию в рабство чужеземцам, нет более тяжкого, чем небрежение названным родом войск и полное предпочтение, которое они отдали вооруженным всадникам. Вина за это упущение ложится на злой умысел командиров и на невежество правителей государств. Дело в том, что за последние двадцать пять лет вооруженные силы Италии стали представлять исключительно капитаны наемных отрядов, не располагающие собственными владениями и потому озабоченные сохранением того положения, при котором они остаются вооруженными, а государи – безоружными. А поскольку никто не стал бы оплачивать им содержание большего числа пехотинцев, которых они не могли набрать из своих подданных, малое же их количество не придавало значительности, кондотьеры начали держать всадников, ибо две или три сотни конных воинов, оплачиваемых за чужой счет, придавали их начальнику достаточный вес, а затраты оказывались вполне переносимыми для правителей. Чтобы преуспеть в своих намерениях и сохранить свое влияние, военачальники перенесли все внимание и заботу с пехоты на кавалерию, и дело дошло до того, что сколь многочисленно ни было войско, пехотинцы составляли в нем лишь незначительную долю. Такое обыкновение наряду со многими другими дурными порядками ослабило итальянское воинство до того, что страна вскоре оказалась под пятой пришельцев из-за рубежа.
Ошибочность переоценки конницы по сравнению с пехотой видна еще на одном примере из истории римлян. Их войско стояло лагерем под Сорой, осажденные сделали против него вылазку и выставили кавалерийскую турму, навстречу которой двинулся начальник римской конницы со своим отрядом. При столкновении командиры с обеих сторон погибли, но воины, оставшиеся без руководителей, продолжали схватку. При этом римляне, чтобы облегчить задачу, спешились и вынудили противника, для удобства обороны, поступить так же; это помогло им одержать победу. Трудно подобрать лучший пример для доказательства преобладания достоинств пехоты над конницей, ибо в прочих случаях консулы приказывали римским всадникам спешиться для подкрепления пехоты, колебавшейся и нуждавшейся в помощи, но в этом бою такое решение было принято не ради пехоты и не для того, чтобы сразиться с вражескими пехотинцами, а потому, что кавалеристы, которые не могли одолеть кавалеристов же в конном состязании, посчитали, что легче победят их в пешем строю. Итак, я прихожу к выводу, что хорошо обученную пехоту при прочих равных условиях может побороть только другая пехота.
Красс и Марк Антоний проделали многодневные походы по территории парфян с немалым количеством пехоты и немногочисленной конницей, при том, что противник обладал бесчисленной кавалерией; Красс погиб вместе с частью своего войска, Марк Антоний с блеском вышел из затруднения. Тем не менее и эти неудачи римлян свидетельствуют о превосходстве пеших солдат над конными, ибо, несмотря на обширность страны, почти лишенной гор и тем более рек, удаленность моря и отсутствие каких бы то ни было подручных средств, Марк Антоний, по словам самих парфян, блестяще избежал опасностей, и вся парфянская конница ни разу не отважилась испытать прочность его рядов. Если же Красс сложил там голову, то внимательный читатель его деяний убедится, что его одолели обманом, а не силой, и парфяне при всех свалившихся на него бедах никогда не дерзали сразиться с ним. Вместо этого они следовали за ним с флангов, мешали доставке провианта, отвлекали ложными посулами и так довели до последней крайности.
Я посчитал бы нужным дольше доказывать, что пехота своей воинской доблестью превосходит конницу, если бы об этом не свидетельствовало исчерпывающее множество современных примеров. Мы уже ссылались на девять тысяч швейцарцев, противостоявших при Новаре десяти тысячам кавалерии и такому же количеству пехоты и победивших, потому что конники не смогли причинить им вреда, а с пехотинцами им не приходилось считаться, поскольку большинство из них составляли гасконцы, малопригодные для ведения боя. Двадцать шесть тысяч швейцарцев вступили под Миланом в борьбу с французским королем Франциском, располагавшим двадцатитысячным отрядом конницы, сорокатысячным – пехоты и сотней орудийных повозок. Если швейцарцы и не выиграли сражения, как при Новаре, то они доблестно сражались на протяжении двух дней, а потерпев поражение, спасли половину своего войска. Марк Регул Аттилий возымел намерение тягаться своей пехотой не только с конницей, но и со слонами, и хотя дело кончилось неудачей, это означает, что доблесть его пехотинцев внушала ему надежду справиться с такой задачей. Поэтому я еще раз повторяю: кто хочет одолеть хорошо обученную пехоту, тот должен противопоставить ей пехоту еще лучше подготовленную, иначе он обречен на неуспех. Во времена Филиппо Висконти, герцога Миланского, в Ломбардию вошли шестнадцать тысяч швейцарцев, навстречу которым герцог снарядил тысячу рыцарей и немного пехоты, во главе со своим тогдашним полководцем, Карманьолой. Тот решил атаковать их кавалерией, не зная их воинского обыкновения и рассчитывая опрокинуть с первого удара. Но так как швейцарцы остались незыблемы, а он понес большие потери, Карманьола отступил и, будучи человеком весьма мужественным и умеющим принимать новые решения в новых обстоятельствах, привел своих людей в порядок и вернулся на поле боя. Дойдя до швейцарцев, он спешил всех своих солдат, поставил их перед пехотой и двинулся в атаку. На этот раз швейцарцы не могли противостоять ему, ибо сошедшие с коней воины Карманьолы были хорошо вооружены и без труда проникли в их ряды, не неся никакого урона; здесь они смогли свободно перебить своих противников, так что в живых из всех швейцарцев остались только те, кого пощадил Карманьола.