Государь всея Руси
Шрифт:
Улу-Мухаммед не осмелился штурмовать Кремль. Простояв десять дней под его стенами, он отошел, «граду не успев ничто же», но зато — «зла много учини земли Русской». Опять потянулись на восток толпы связанных русских пленников, снова над Русской землей зазвучали «плач неутешим и рыдание». Отступая, хан сжег Коломну и «людей множество плени, а иных изсекл»... За двести лет со времен Батыя, когда над Русью впервые нависла тьма ордынского ига, такие картины стали привычными...
Новое «лето 6948-е» от сотворения мира московский летописец начал записью: «родился великому князю сын Иван генваря 22». Ростовский летописец добавил: «и крести его Питирим», [5] епископ пермский. (Суровый Пермский край — форпост Русской земли на далеком северо-востоке, среди многочисленных местных племен, постепенно
5
Там же. С. 260; Пг., 1921. Т, 24. С. 183.
У великого князя Василия Васильевича, внука Дмитрия Донского, и его жены Марии Ярославны, дочери боровского князя и внучки Владимира Андреевича Серпуховского, героя Куликовской битвы, это был второй сын — первый их сын, Юрий, родился осенью 1437 г. и прожил немногим более трех лет. Именно второму сыну суждено было стать наследником. Но этого пока еще никто не знает...
Рождение второго сына в семье великого князя — событие, хотя и достойное упоминания, но далеко не самое важное для современников. Гораздо больше волновали средневекового человека дела церковные. А в наступившем году для этого были особые основания. Только что, летом 1439 г., во Флоренции был заключен едва ли не важнейший церковно-политический акт средневековья — уния между католической и православной церковью с признанием последней главенства римского папы.
Прошло почти четыре века с тех пор, как папа Лев IX и константинопольский патриарх Михаил Керулларий предали друг друга анафеме и христианская церковь окончательно раскололась на западную (католическую) и восточную (православную). Под эгидой папского престола оказались Германская империя («Священная Римская империя немецкой нации», как она гордо себя именовала), королевства французское и английское, отчаянно боровшаяся с маврами Испания, бесчисленные города и карликовые герцогства Италии, молодые христианские государства Польша, Чехия и Венгрия и далекие северные народы полуварварской Скандинавии. Константинопольская патриархия простерла свою власть над церквами Руси, Болгарии, Сербии, Валахии. Христиане Ближнего Востока, составлявшие патриархии Александрийскую, Антиохийскую и Иерусалимскую, уже веками находились под властью арабских халифов.
В отличие от Болгарии и Сербии, которым приходилось бороться с политическими амбициями византийских императоров и отстаивать свою национальную независимость, Русская земля была связана с Византией исключительно в церковно-культурном плане. Русская церковь, формально подчинявшаяся патриархии, была почти всегда гораздо больше связана со своей национальной почвой и вырабатывала собственные политические традиции, далекие от интересов императора и патриарха. И хотя связь с Константинополем никогда не прерывалась и патриарх не только возводил в сан русских митрополитов, но и подчас обращался с поучениями и наставлениями к «своей» русской пастве, положение русских митрополитов и епископов существенно отличалось от статуса католического иерарха, жестко подчиненного «святому престолу» в Риме.
После вторжения османов на Балканский полуостров Византийская империя, со всех сторон окруженная потенциальными завоевателями, оказалась перед смертельной угрозой. На Флорентийском соборе император Иоанн VIII и патриарх Иосиф надеялись ценой подчинения православной церкви римской курии получить военную помощь против воинственных мусульман. В этом смысле уния, заключенная 6 июля 1439 г.,— акт отчаяния умирающей империи.
Но если Византии уния давала надежду (как впоследствии оказалось, призрачную) на сохранение своего политического бытия, то для Русской земли провозглашенный во Флоренции отказ от самобытности православной церкви мог иметь совсем другие последствия.
Разгром Руси Батыем привел не только к установлению ордынского ига, но и к постепенному захвату западных и южных русских земель Литвой и Польшей. Ко второй четверти XV в. под властью польского короля и великого князя Литовского оказалась большая часть территории древнего Русского государства. И Червонная Гусь со Львовой и старым Галичем, и Волынь с Владимиром и Холмом, и Черная Русь с Гродно и Берестъем, и Белая с Минском и Полоцком — не только эти земли, арена многовековой истории Древней Руси, по и сам Киев, Чернигов, южный Переяславль, а в начале XV в. даже Смоленск вошли в состав владений чужеземных католических государей. В условиях потери политической
Не меньшее значение этот вопрос имел и для Москвы и тяготеющих к ней земель северо-востока и северо-запада Руси — конфессиональное единство Москвы и Новгорода, Твери и Рязани и далекой Вятки служило идейной базой для единства политического. Православная Русь противостояла католическим Литве и Польше, за спиной которых стояла папская курия с ее мечтами о вселенской церкви. И когда в феврале 1440 г. «прииде из Рима Сидор митрополит», ставленник патриарха, один из активных деятелей Флорентийского собора и горячий поборник унии, его проповедь «соедините православие с латынском» встретила дружный отпор как епископов, так и самого великого князя Василия Васильевича. 2 марта сторонник подчинения папе был заключен в Чудов монастырь (откуда он, впрочем, через полгода бежал в Тверь и далее в Литву). [6]
6
Там же. Т. 25. С. 261.
Русь сделала свой выбор, имевший далеко идущие последствия. Отказ от унии означал разрыв с константинопольским патриархом и давал последнему формальную возможность назначить нового митрополита с подчинением ему западных русских епархий на территории Литовского великого княжества. Патриарх так и поступил, назначив в Киев Григория, ученика незадачливого Исидора. Зато Москва сохранила значение единственного центра самостоятельной православной церкви, что поднимало ее духовный авторитет в глазах русского народа по обе стороны русско-литовского рубежа. С необходимостью должны были измениться и отношения между главой политической власти, великим князем, и митрополитом — последний теперь даже формально не мог апеллировать к авторитету патриарха.
Осенью 1440 г. в Галиче умер князь Дмитрий Юрьевич Красный, один из злополучных руководителей Белевской битвы. (Его смерть после долгой летаргии поразила современников суеверным ужасом.) Его удел перешел к старшему Дмитрию — Шемяке. Это очень усилило позиции последнего.
Феодальная усобица то ослабевала, то вспыхивала с новой силой. В борьбу вмешивались Новгород и Литва. Неурожай и голод вызвали эпидемию во Пскове. Зимы были «злы», а сено дорого, отметил летописец. Нападали старые враги — ордынцы. «Царевич» Мустафа «со множеством татар» вторгся в Рязанскую землю — многострадальное пограничье между Русью и Диким Полем. На этот раз ордынцев удалось отразить — в бою на речке Листани был убит сам «царевич», хотя и русские понесли большие потери. Это только один из эпизодов незатухавшей войны, фактически шедшей между Русью и Ордой почти с самого начала ига. Несмотря на выплату ордынцам «выхода» (дани), несмотря на признание Русью своей формальной зависимости от хана («царя»), у которого русские князья выпрашивали ярлыки на великое княжение и к которому регулярно ездили на поклон с богатыми дарами («поминками»), прочного мира на южной границе не было никогда. Если не сам «царь» и посланные им воеводы (их походы случались довольно редко и каждый раз носили характер катастрофы, как при Тохтамыше и Едигее), то бесчисленные «царевичи» чуть не каждый год вторгались в русские земли, грабили, жгли, убивали и уводили «полон». В постоянном напряжении, ожидании очередного ордынского набега проходила жизнь одного поколения за другим.
1445 г. принес новые беды. Семитысячная литовская рать вторглась с юго-запада. Литовцы простояли неделю под Козельском (прославившимся в свое время героической обороной от орды Батыя) и подошли к Калуге. Калужане вынуждены были дать «окуп». Можайский князь Иван Андреевич и брат его Михаил, князь Верейский (оба — внуки Дмитрия Донского), послали против литовцев своих людей. Под Суходровом произошел бой, видимо неудачный для русских, судя по тому, что в плен попало несколько воевод. Однако от дальнейшего вторжения литовцы отказались и вернулись назад. Тем не менее они «плени земли много и повоева, и христьянству погибель великая бысть». [7]
7
Там же. С. 394-395; СПб., 1889. Т. 16. Стб. 186.