Государь
Шрифт:
Они пронеслись через лагерь, словно дикий ветер; ничто не могло устоять против этой атаки. Длинные кавалерийские копья протыкали бегущих саранахов, которые никогда не сталкивались ни с чем, похожим на атакующую кавалерию, пронзая им сердца, почки и легкие. А затем в толпу бегущих врубились Краснорукие, описывая большие дуги взмахами сабель, отсекающих головы с той же легкостью, что и руки. Проскакав через лагерь, уланы развернулись кругом и атаковали вновь. Строй их сделался менее ровным, а их цели теперь бросались наземь и поднимались только для того, чтобы нацелить
А затем битва закончилась, так же быстро, как и началась. Уланы проехали лагерь насквозь, высматривая, нет ли где еще врагов; Краснорукие проверили всех раненых, дабы спасти тех четтов, каких только смогут, и убить всех остальных, а верховые лучники постепенно сомкнули кольцо. В конце сражения Эйнон с Маконом оказались в центре лагеря, испытывая такое ощущение, словно в этом бою должно было быть что-то еще, что-то большее – больше резни и крови, больше отплаты за все смерти и уничтожение, причиненные саранахами их народу. Некоторые из воинов плакали оттого, что сами не нашли ни одного врага, которого смогли бы убить.
Все это время Эйнон казался отстраненным от происходящего и чувствовал себя обманутым. Его жгучая ненависть пряталась под ужасающим спокойствием и оставалась неутоленной. Она настолько переполняла его, что он думал, будто вот-вот лопнет.
– Вот, – сказал вдруг Макон, переворачивая ногой один из вражеских трупов.
– Что ты нашел? – невыразительно спросил Эйнон.
– Это не саранах.
Эйнон наклонился над телом.
– Я знаю эту одежду. Видел ее мальчишкой в Суаке Странников. Это аманит.
– Богатая одежда, – отметил Макон, обшаривая ее. – Кое-какие драгоценности. Четтская сабля. Он снял что-то с пояса и поднял, показывая Эйнону. – И вот этот маленький красавчик.
Эйнон взял кинжал, вынул его из ножен и коснулся языком клинка.
– Это был знатный человек или кто-то, связанный со знатной семьей. Сталь эта хорошая, не кованная. Радужная сталь. Инкрустированная золотом рукоять.
Макон хмыкнул.
– Теперь мы знаем, кто финансировал военный отряд такого масштаба.
Эйнон вдруг почувствовал, как мускулы его расслабились. Вот и отлично. Будут и еще.
– Теперь мы знаем, куда распространить нашу месть, – произнес он с чем-то, похожим на радость.
Утром, пока Эйнон толковал с уцелевшими четтами из спасенного ими клана, Макон отправился отыскивать Веннему. Он нашел ее сидящей рядом с трупом аманита. Она смотрела ему в лицо так пристально, словно пыталась там что-то найти. Макон опустился на колени рядом с ней и нерешительно, мягко положил руку ей на плечо.
– С тобой все в порядке?
– Он спас мне жизнь, – сказала она.
Макон моргнул, глядя на нее.
– Этот человек?
– Когда они напали на клан Лошади, этот человек убил саранаха,
Она взяла аманита за челюсть и подвигала ею вверх-вниз. Высохшая кровь потрескалась у него на губах.
– Почему? – спросила она у трупа. – Неужели ты мне не скажешь? – Она сильнее задвигала челюстью, и Макон услышал, как трещат от трупного окоченения мускулы.
– Нет, Веннема, – остановил он ее. – Прекрати это.
Вместо того, чтобы прекратить, она другой рукой схватила аманита за поредевшие седые волосы и принялась растягивать лицо в стороны.
– Почему ты не говоришь мне? – провизжала она.
Макон схватил ее за руки и попытался оттащить, но она внезапно поднялась, вырвалась из его рук, выхватила саблю и одним изящным, тяжелым ударом обрушила ее на шею аманита. Голова откатилась, и на траву полилась темная густая кровь.
– Я хотела умереть вместе с мужем и ребенком! – вскрикнула она и, упав на колени, обеими руками вогнала острие сабли в грудь аманита.
И повисла, держась за рукоять, внезапно затрясшись от всепоглощающих рыданий. На сей раз, когда хлынули слезы, они сопровождались воем – и вой этот разрывал сердце Макона. Он снова опустился на колени рядом с ней и обнял ее за плечи. Она еще плакала какое-то время, а потом обмякла, прижавшись к нему, уткнувшись лицом ему в плечо.
ГЛАВА 20
Стоя в тронном зале Аривы Розетем, окруженный роскошью двора и самыми могущественными и влиятельными гражданами Кендры, разодетыми в самые пышные свои наряды, Оркид Грейвспир поймал себя на мыслях о своем покойном племяннике.
Оркид чувствовал себя виноватым оттого, что был не в состоянии скорбеть по нему так, как ему хотелось. Ведь Сендарус в столь многих отношениях был для него тем сыном, которого он всегда хотел иметь, и являлся главным стержнем в плане брата Оркида поднять Аман из вассального государства до равного с Кендрой партнера в королевстве Гренда-Лир. И все же вместо скорби он думал: мог ли кто просчитать все возможности чьей-то жизни?
Он наблюдал за сидящей на троне Аривой – и канцлер в нем восхищался той манерой, с которой она выполняла свои официальные обязанности, постоянно сохраняемой ею осанкой, ее отстраненностью и величием; и в то же время мужчина в нем любовался женщиной, которую любил, как он прекрасно понимал, больше почти всего остального.
«Почти всего остального», – сказал он себе, зная, что его работа на благо Амана стояла за всем, совершенным им во взрослой жизни.
«Наверное, до нынешнего времени, – добавил он, признавая, что смерть Сендаруса высвободила полную силу его чувств к Ариве; чувств, которые он подозревал в себе много лет, но всегда держал на привязи. – Но не проси большего, старина. Теперь я могу любить во имя долга».
Будь здесь сейчас Амемун, Оркид бы обратился к нему и спросил его о возможностях, содержащихся в одной жизни, и он чуть ли не слышал голос старого королевского советника, говорящий ему: «Много возможностей, но выбор всегда один».