Государева избранница
Шрифт:
Матушка Евникия открыла было рот, но поняла, что спорить супротив гнева своей царственной подруги бесполезно, склонила голову и так же бесшумно скрылась за дверью.
Перейдя в свою комнатушку, послушница опустилась на колени пред ликом Пресвятой Богородицы и надолго погрузилась в бесшумные молитвы. Но затем все-таки решилась – поднялась, накинула поверх кашемировой рясы соболью шубу, крытую скромным темным сукном, спустилась вниз, покинула обитель, свернула в кремлевские ворота, миновала мост через ров, повернула
Ярыга, выглянув в окошко, тут же распахнул калитку и низко поклонился:
– Благослови меня, матушка, ибо я грешен.
Монашка мимоходом наградила его крестным знамением, прошла к крыльцу, уверенно распорядившись склоненной челяди:
– Ключника ко мне!
В сенях Евникия небрежно сбросила шубу, чуть выждала. Из глубины дома примчался мальчишка в полотняной косоворотке с пятирожковым подсвечником, посторонился. Монашка широким шагом двинулась по пахнущему свежей древесиной коридору, остановилась у одной из дверей.
– Бегу!!! – с громким топотом нагнал гостью низкорослый старик в суконной, с шитьем, ферязи без рукавов, с торчащей клочьями во все стороны рыжей бородой.
– Не суетись, Никифор, я не спешу, – успокоила его монашка. – Ты помнишь чашу индийскую, что я незадолго до смерти Бориски Годунова купила? Деревянную с золотом? Она не пропала?
Ключник промолчал, возясь с дверным замком.
– Не помнишь… – сделала вывод инокиня Евникия.
– Но никак не пропадала, матушка! – толкнул тесовую створку старик. – Все твои вещи в целости и сохранности лежат. Ни иголочки не унесли!
Все трое они вошли в темную кладовую, заставленную сундуками.
– Ничего, сказываешь, не трогал? – уточнила монашка.
– Токмо рухлядь четыре раза в году перебираю, проветриваю. Дабы моль не завелась.
– Я помню, ты завсегда был слугой прилежным… – Инокиня Евникия в сопровождении мальчишки прошла в глубину комнаты, указала на один из сундуков: – Открой.
Ключник отомкнул замок, поднял крышку. Свет свечей упал на сложенные в несколько рядов серебряные кубки, блюда, тарелки.
– Не то… – сразу отмахнулась монашка. – Вот этот отвори!
– Там одна медь, матушка, – забренчал ключами Никифор. – По праздникам на низ стола выставляю.
Инокиня промолчала, и потому холоп поднял крышку. Монашка мельком глянула внутрь и махнула рукой:
– Нет, среди посуды она быть не может… Вот этот открой.
В очередном сундуке оказалась утварь золотая, и матушка Евникия опять покачала головой:
– Не то-о… Где же она может быть? – Женщина задумалась, поглаживая ладонью подбородок, затем решительно указала на обитый медью сундук с красно-синими тесовыми стенками: – Этот посмотри!
Слуга послушался. Под поднятой крышкой блеснули вышитое бисером оплечье, несколько
– Ну слава богу, нашлась! – Наклонившись, монахиня раздвинула сваленные кучкой берестяные туески и вытянула из-под них деревянную чашку размером примерно на три полных горсти. Чистая и гладкая внутри, снаружи она была украшена гладкими овальными самоцветами и обита тонкими золотыми полосками, идущими по стенкам спиралью.
Инокиня Евникия подняла чашу перед собой. Покрутила, любуясь отблесками свечей на камнях. Глубоко вздохнула, перекрестилась:
– Никифор, вели подать в мои старые покои кувшин стоячего меда, какие-нибудь расстегаи и ветчину. Соскучилась я что-то по хорошей ветчине.
– Да, матушка, – поклонился ключник.
Монашка снова полюбовалась чашкой и вышла из кладовой, осторожно неся ее на ладони.
Она поднялась в свои покои, оставленные много лет назад, но ничуть не изменившиеся, встала перед слюдяным окном, выставив деревянную посудину на свет, еще раз старательно осмотрела. Заметила пыль, тихонько подула, осмотрела снова, вздохнула и отерла ее всю подолом рясы.
Без стука распахнулась дверь, дворовые девки на двух подносах внесли два серебряных кубка, расписной кувшин, поставили тарелки с нарезанными пирогами, семгой, салом и розовой бужениной.
– Почему два? – немного удивилась инокиня.
– Ключник так велел, – ответила холопка. – Полагал, ждешь ты кого-то, матушка.
– Почти угадал Никифор. – Монашка аккуратно опустила чашу на край столешницы, сама опустилась в кресло с высокими боковинами. – Я жду сыновей. Но вряд ли они захотят со мною пить.
– Еще что-нибудь желаешь, матушка? – Закончив накрывать стол, служанки остановились, сложив ладони на животе.
– Ступайте, – разрешила гостья и потянулась к кувшину…
Вечер был тихим и спокойным. Сладкий хмельной мед, пироги с рыбой, ветчина. Монашка отдыхала за трапезой, поглядывая на слюдяное окно, каковое становилось все темнее и темнее. Оно стало совсем черным, когда в дверь наконец-то постучали:
– Матушка, ты здесь? Дворня сказывала, ты решила нас навестить!
– Пусть поменяют свечи, – негромко распорядилась инокиня. – И принесут еще меда.
– Мама, как мы рады тебя видеть! – Братья Салтыковы, длиннобородые и плечистые, с солидными животиками, спрятанными под дорогую парчу, с двух сторон опустились возле кресла, обняли гостью и по очереди поцеловали в щеки. – Давно ты уже нас не навещала!
– Так ведь в Кремле видимся, мальчики мои, – обняла за плечи обоих женщина. – Нечто соскучились?
– Разве же это встречи, мама?
Дворня тем временем обновила стол, запалила свежие свечи, поставила еще два кубка и исчезла снаружи, притворив дверь.