Государственная недостаточность. Сборник интервью
Шрифт:
В «Ворошиловском стрелке» на нашем жизненном материале сделано то, что американцы давно делали и делают. Если есть конкретное зло и оно тебя коснулось, а родное американское государство тебе не помогает, ты имеешь право взяться за оружие и наказать обидчика. Причем наши критики и публицисты захлебывались от восторга, когда с перестройкой у нас пошли такие фильмы. Вот психология свободных людей, говорили они, тут вам не наша рабская бабья душа, они умеют постоять за себя, поэтому у них в магазинах все есть, а у нас водка по талонам…
И вот российский режиссер снимает фильм, в общем-то, по классическому американскому сюжету. Только не в законах детектива, когда никого не жалко и кровь льется тоннами, а как нормальную реалистическую картину, с хорошо прописанным бытом, с хорошими актерскими работами. Конечно,
– У тебя получается картина некоего зловещего заговора – за дружным хором критиков стоит какой-то злодей-кукловод и раздает команды: того ругать, того хвалить…
– Нет, я так не думаю. Как всегда, в жизни все гораздо сложнее, и теория заговора тут не подходит. Вот я где-то с 90-го года почувствовал резкое охлаждение критики к моим книгам. О моих вещах либо не писали, либо писали с откровенной неприязнью. А потом один человек, причастный к миру, где формируются взгляды и мнения, объяснил мне: все это началось с того, что ты в «Апофегее» не так изобразил Ельцина. В те годы этого делать было нельзя. Сегодня люди, записавшие меня в «антиельцинисты», полощут его куда хлеще, чем я тогда, но я теперь все равно для них чужой.
– Колебаться надо вовремя и вместе с линией партии, забыл?
– Но ведь я не политик и не политический журналист даже. Это для них говорить вовремя – проявление таланта и профессионализма. А я – писатель. Для писателя самое важное – сказать не вовремя. Еще до того, как всем стало очевидно и доступно. Настоящий писатель всегда говорит до того.
В советские времена установки шли от ЦК партии. И несли они в себе взгляд на ситуацию правящего класса – номенклатуры. Через этот взгляд выражался и общегосударственный интерес. Жизнестойкость государства всегда определяется тем, насколько его элита отражает интересы всего государства. Советская номенклатура отражала их плохо, за это и получила под зад. Но на смену ей пришла элита, которая вообще не отражает интересы государства. Ее интересы лежат даже вне пространства России. Не случайно у них главная забота – счета и собственность за рубежом. И самое дорогое – семью, детей – отправляют туда же. Естественно, подконтрольные им СМИ получают соответствующие установки.
– Как это конкретно делается?
– Существуют некоторые знаковые фигуры, которые и направляют ход мыслей в обществе. Раньше такой фигурой, допустим, был Чаковский, главный редактор «Литературной газеты». Все знали, что его устами ЦК обнародует мысли, которые ему, ЦК, представляются на сей момент важными и нужными. Сегодня тоже есть такие «знаковые фигуры» – журналист Киселев и писатель Приставкин, например. Приставкин борется «за гуманизм» – отмену смертной казни для чудовищ и выродков, расчленяющих и насилующих детей, на фоне того, как американцы молотят с воздуха сербов. Естественно, у нормального человека от всего этого «мозги вспухают». А множество журналистов бросаются повторять за Приставкиным, что заботы важнее у нас сегодня нет. И без этого нам дальше жить никак нельзя. В то же время мой
Или вдруг появляется какая-то книга – вокруг шум, гам, премии букеровские, антибукеровские. Потом проходит пара месяцев, и никто уже про эту книгу не вспоминает. О том, чтобы ее читать, и речи быть не может. Но тут на нас журналисты накатывают новое «событие». До августовского кризиса прошлого года было достаточно много журналистов, работавших в изданиях, где платили очень прилично. Они не приносили владельцам прибыли, но проповедовали нужные идеи и поддерживали нужных людей. У меня был приятель, который много писал о том, что, если ты был физиком-ядерщиком, но потерял работу, стал не нужен, иди работать на стройку, переучивайся, но не жалуйся и не протестуй, потому что это верный признак «совковости». А потом его журнал закрылся. Звонит мне: «У вас там на телевидении работы нет? Просто не знаю, что делать, – я тут машину в рассрочку купил, ребенка в платный лицей определил». А я говорю: «Слушай, может, тебе переучиться?» – «В каком смысле?» – «Ну там на каменщика или плотника». – «Издеваешься?» – «Почему? Ты столько лет убеждал людей переучиваться. Вот и до тебя очередь дошла». Поссорились, он мне с тех пор не звонит.
Тут вообще произошла интересная вещь. Прежняя власть предпочитала опираться на людей искусства – писателей, актеров, режиссеров. Новая вкладывает деньги в средства информации. Журналисты, особенно столичные, вдруг стали принадлежать к достаточно избранному кругу. И какой-нибудь политик левого толка воспринимается ими уже не только как политический оппонент, выразитель отживших и неверных взглядов, а как злодей, который хочет отнять лично у них кусок. Конечно, за это его нужно «мочить» всеми способами. Но бывает, проходит и просто команда, как в старые времена. Когда у меня в 1993 году вышел «Демгородок», по местным администрациям, я это знаю точно, прошла команда книгу не распространять.
– Команда была, на твой взгляд, из Москвы?
– А откуда же? Для человека, занимающегося прессой в регионе, любой звонок из Москвы – директива. Сейчас столько развелось всевозможных структур! И разговоры о том, что все делается стихийно, само собой, – ерунда. Стихийно могут покупаться хорошие книги…
– Итак, на твой взгляд, резкая реакция на «Ворошиловского стрелка» не была стихийной?
– Она была запрограммирована идеей фильма, личностью режиссера Говорухина и его политическими взглядами… А ведь фильм-то хороший.
– Как ты относишься к новому, молодому поколению журналистов?
– Там разные люди. Появился тип таких откровенных дельцов, которые заняты зарабатыванием денег, и ничем больше. Есть и совестливые ребята, всерьез переживающие за свое дело. Разные они… Но самое поразительное: они – управляемые. И гораздо более управляемые, чем журналисты прежних времен. Причем управляемость их – совершенно откровенная. В советские времена в журналистской среде считалось дурным тоном быть слишком уж услужливым, каждый хвастался тем, что ему удалось показать в материале хорошую фигу советской власти. А если журналист вдруг из-за этого пострадал, его увольняли – за ним тянулся шлейф этакого борца и страдальца. Коллеги за это сильно уважали. У человека появлялся внутрицеховой авторитет. А сегодня если тебя выгнали, значит, ты сам виноват, прокололся.
– Твой роман с телевидением по-прежнему достаточно удачен…
– Да, телевидение меня всегда любило.
– А ты его?
– Не могу сказать, что так уж сильно его люблю. И что ради появления на телеэкране отдам все. Хотя телевизионная известность в известной мере помогает. А что касается свободы на телевидении, то больше всего ее было во время двух противоборств – Горбачева с Ельциным и Верховного Совета с Ельциным. Вот уж когда по-настоящему можно было выложить народу все, что ты думаешь! На экране действительно были люди самых разных взглядов. А сегодня на телевидении людей со взглядами вообще практически нет.